Победители: ближе к концу войны так устали, что спали на ногах стоя ( 3 фото )

Мой отец, Виталий Васильевич Лубенский, в 1945-м со школьной скамьи попал на войну с Японией, союзницей Германии. Война эта была короткой и победоносной, но легкой ее назвать никак нельзя.


В предыдущей части мы рассказали, как шла подготовка к войне: строительство землянок, уход за лошадьми (артиллерия была на конной тяге), логарифмические линейки… Шли постоянные боевые учения. И вот объявлен приказ: завтра — война. Отец рассказывает:

«…Почти сразу же после того, как прочитали приказ, часть разведчиков, в том числе все наше отделение, перебросили на наблюдательный пункт (НП) дивизиона, кажется, третьего. Этот гаубичный дивизион действовал первое время в составе другой артиллерийской группы отдельно от своего полка.

Вечером небо заволокло тучами и начался довольно сильный дождь. На него никто не обращал внимания, накинули только плащ-палатки. Напряжение нарастало, да еще японцы, почувствовав что-то неладное, выслали через речку, на нашу сторону, большую разведывательную группу, которая почти сразу же вернулась обратно. Мы ее не видели, нам по телефону о ней сказали и предупредили, чтобы мы были бдительными.

Солдатам команд не отдавалось почти никаких, все уже было готово, оставалось только привести в действие.

Поздно вечером, или ночью (часов у меня не было), за тучами в сторону Маньчжурии пролетела большая группа самолетов. Это несмотря на плохую погоду.

А у нас пока все было тихо, мы старались что-нибудь рассмотреть впереди, но почти ничего не было видно, дождь мешал.


Виталий Васильевич Лубенский

Потом на НП начались телефонные переговоры и внизу под нашей сопкой поднялась сильная пальба. Стреляли из автоматов, винтовок и пулеметов.

С японской стороны отвечал один пулемет, мы его сразу засекли. Наши пушки стали по этому пулемету стрелять, и он вскоре замолк, но зато обнаружился небольшой ДЗОТ (дерево-земляная огневая точка). По нему тоже стали стрелять.

Сильная стрельба слышалась и с правой стороны, а левее нас как будто никого и не было. Подошла самоходная пушка и тоже стала стрелять по ДЗОТу. К концу дня пехота обошла этот ДЗОТ и другие огневые точки, и дивизион стал менять боевые позиции, а наш лейтенант сказал, что нам нужно возвратиться на НП полка, который тоже сменил свое место.

Лейтенант знал, куда нужно ехать, мы сели на подошедшие два „Доджа“ („Додж“ — армейский американский вездеход размером с современный большой джип, только без крыши) и поехали. Но не вперед, а назад, оставаясь на своей территории. Выехали на проселочную дорогу и поехали на юг, вдоль фронта.

Ехали всю ночь, перешли на маньчжурскую территорию и утром по захваченному танкистами мосту переправились через реку Тумынь-цзян из Маньчжурии в Корею.

По этой реке проходит граница между Китаем и Кореей и также между Россией и Кореей. Сейчас ее называют просто Тумынь, а иногда — и Туманная.

В эту ночь поспать тоже не удалось. Днем мы приехали в порт Юки (название японское) на берегу Японского моря. В этом порту уже была наша пехота, и мы поехали вдоль берега догонять своих.

Наша дивизия должна была захватывать порты на восточном побережье Кореи, чтобы воспрепятствовать подвозу подкреплений из Японии. Вернее, должна была помогать морякам высаживать десанты и захватывать порты.

Пехота отбрасывала японцев в горы и шла вперед вдоль берега моря. Поэтому иногда японцы были не только впереди, но и отступали рядом, справа, по параллельным дорогам, а задачей всех разведчиков было знать, где находятся японцы, не терять с ними контакта.

Поздно вечером мы догнали свой полк. Войска остановились на ночь и нам разрешили поспать (мы все равно никуда не годились после двух бессонных ночей).

Но проспали мы недолго. Проснулись от оглушительной стрельбы. Командир взвода показывал в темноту рукой: „Там японцы! Огонь!“. Мы стали стрелять в эту сторону из автоматов.

Кто-то запустил осветительную ракету, но не вперед, а над нашими головами, и, вместо того чтобы осветить японцев, мы некоторое время освещали сами себя. Стрельба эта вскоре затихла. Так я, на третьи сутки войны, тоже начал стрелять.

В этой стычке наводчику орудия самурай мечом отрубил кисть левой руки, а правую кисть повредил. Наводчик дремал, положив голову на скрещенные руки, а руки на станину пушки, и вдруг, проснувшись и подняв голову, увидел над собой японца с поднятым мечом. Наш артиллерист в ужасе откинулся назад, и удар самурая пришелся по рукам, а не по голове.

Но так как шнур, за который наводчики дергают, чтобы пушка выстрелила, был у него намотан на правую кисть, то пушка и выстрелила! (Пушки в батарее были заранее заряжены осколочными снарядами, поскольку японцы были очень близко, и батарея оказалась на переднем крае вместе с пехотой).

Почти сразу же выстрелили и три остальных орудия батареи. Снаряды с чувствительными осколочными взрывателями, влетев в кусты перед батареей, дружно разорвались и сорвали эту японскую атаку.

Японцы упорно оборонялись только в портах. Так мне казалось, солдату-артиллеристу, не знающему всей картины войны. Солдат видит только то, что непосредственно перед ним, да еще видит своих офицеров. Если те относительно спокойны и уверенно руководят боем, значит, все неплохо. Может быть, солдат-пехотинец скажет, что не только в портах, пехота-то впереди шла.

Только один раз мы оказались впереди пехоты, не знаю, почему так получилось. Может быть, стрелковый полк шел по параллельной дороге. Это было в последний день войны. Мы все очень устали. Ты спрашиваешь, что запомнилось. А запомнились крепко начало войны, вот эта крайняя степень усталости и последние часы войны.

Местность там гористая, и сначала мы, разведчики, останавливали свои машины перед каждым подозрительным поворотом и пешком, а иногда короткими перебежками, огибали поворот, смотрели, нет ли кого, и только тогда продолжали движение. Несколько раз попадали под обстрел, но засад японцы не делали, стреляли издалека.

А к концу войны мы засыпали прямо на ходу, на ногах.

Огневикам (артиллерийским расчетам) было легче: они могли, прицепив пушку к автомобилю, поспать в кузове на марше. Правда, один человек все равно не спал, а присматривал за пушкой и смотрел также по сторонам, а разведчикам нужно было не терять из виду отступающих японцев и, вообще, знать, кто и что ждет полк впереди. Поэтому мы и уставали больше.

Так вот, после Сейсина (там бои шли три дня подряд, только третьему десанту удалось взять этот порт) японцы стали быстро отходить в Ранану (все названия японские, как на наших картах). А мы их догоняли, причем уже не смотрели, что там за поворотом, а просто ехали без остановок: что будет, то и будет. Отупели как-то от усталости, да и надеялись, что пехота есть впереди.

Дорога шла вдоль берега моря, а справа были высокие горы. Потом, после войны, мне попался фотоальбом со снимками этих мест. Это были красивые „Алмазные горы“, курорты. Но тогда нам было не до горных пейзажей.

К самому вечеру, не доезжая примерно с километр до Ранана, остановились, поднялись на сопку и стали в бинокли рассматривать город. Город был безлюдным, на улицах никого, ни нашей пехоты, ни японцев. Тут к нам подъехали еще два „Студебеккера“ с пушками, и на одном из них оказался замполит со знаменем полка. Как он очутился со знаменем чуть ли не впереди всего полка, я не знаю. В кузове каждой машины было по пулемету ДШК, это замполит усилил огневую мощь для защиты знамени.

Замполит и наш взводный посовещались и решили в город не въезжать, а остановиться на окраине и подождать, пока не подойдет весь полк. Так и сделали.

Подъехали к первому нарядному домику и остановились. До моря метров сто — сто пятьдесят. С другой стороны дороги — поле высокого, много выше человеческого роста, гаоляна, а за ним небольшая крутая сопка. Вдруг кто-то крикнул: „На сопке японцы!“. Все повернулись в сторону сопки и увидели на ней группу японцев, которые, стоя во весь рост, рассматривали нас, до них было метров 500–800. И окопов на сопке оказалось много. Мы, когда смотрели на город издалека, не увидели окопов на сопке, наверное, потому, что заходящее солнце мешало наблюдению, мы смотрели против солнца.

Паники не было. Все, кто еще сидел в кузовах, мгновенно соскочили с машин, расчеты развернули свои пушки, а мы рассыпались вдоль дороги, залегли в кювете.

И замполит не растерялся, приказал разведчикам занять оборону прямо в домике, занес туда зачехленное знамя (головой за него отвечает!) и спросил, кто хорошо плавает. Саша Сущенко сказал, что он неплохо плавает. Тогда замполит сказал, что если будет угроза захвата знамени, то Саша и он, замполит, должны будут уплыть в море со знаменем подальше от берега и там постараться дождаться, когда подойдет полк. А полк должен подойти вот-вот. Если Сашу и его убьют, то тот, кто будет живым, пусть плывет.

Японцы сделали несколько выстрелов из миномета, но не по нашей позиции, а по соседним домикам. Вероятно, пристреливались по расстоянию и больше ничего не предпринимали.

Солнце село, стало быстро темнеть, только слышно было, как шумит море позади нас, да шумит гаолян впереди. Мы с минуты на минуту ждали атаки, приготовили гранаты, все были очень напряжены. Но время шло, а атаки все не было. И тут нас, разведчиков, снова начал валить с ног сон. Командир взвода постоянно будил то одного, то другого, но проснувшийся минут через пять засыпал снова.

Замполит тоже будил солдат и говорил: „Ребята, нам нужно только до утра продержаться. Да и полк сейчас подойдет. А утром сюда прилетит вся авиация Тихоокеанского флота и мы им покажем!“. Но мы все равно впадали в дрему. Я не заметил даже, как к нам подошла еще одна батарея и тоже развернула свои четыре пушки в сторону японцев.

Проснулся я потому, что услышал выстрел. Другие солдаты тоже услышали. Командир орудия сержант Власов (это он выстрелил) громко крикнул: „Японцы подают какие-то команды. Сейчас атака будет“.

Действительно, сквозь шум гаоляна слышался далекий голос, вроде бы отдающий команды. Сон мгновенно улетучился, и все застыли в ожидании атаки. A ее все нет. Потом мы стали различать слова. Кричали по-русски. Я сейчас в точности приведу эти слова, ни одного не забыл:

„Господа! Господа Красной Армии! Зачем воевать, лучше сказать! Мы получили приказ императора о капитуляции. Мы капитулируем! …Господа! Господа Красной Армии! Зачем воевать, лучше сказать! Мы получили приказ императора о капитуляции. Мы капитулируем!“.

Эти слова повторялись многократно, почти без перерыва. Наверное, парламентеру тоже было страшно и не хотелось погибнуть в последние минуты войны. Замполит сказал громко, чтобы все слышали: „Провокация, не верьте! Сейчас будет атака!“. Но атаки нет, а парламентер, догадываясь, что гаолян скоро кончится и он выйдет к нам на дорогу, добавил слова: „Вы слышите меня? Откликнитесь!“. Замполит ответил:

— Слышим! Кто вы?

— Я поручик японской армии (назвал себя). Со мной два солдата. Я должен сообщить вам, что мы капитулируем.

— Понятно. Оставайтесь на месте, не двигайтесь, пока я не позову вас.

— Я все понял, будем ждать.

Затем замполит приказал нашему командиру отделения старшему сержанту Сазонову:

— Пошлите разведчика в гаолян к парламентеру. Пусть проверит, действительно ли их только трое, и подальше в гаоляне пусть посмотрит, нет ли кого. Если обнаружит японцев, пусть сразу стреляет. Это нам сигналом будет.

Про слова замполита о том, что нужно, в случае необходимости, плыть со знаменем в море, мы все уже забыли, и он сам тоже забыл, поэтому Сазонов послал Сашу Сущенко, нашего лучшего пловца. Саша нырнул в гаолян и пропал. Прошло минут десять в полной тишине, и мы стали думать, что, может, его уже и в живых нет, как услышали:

— Только трое, больше никого нет!

Замполит крикнул:

— Веди их сюда!

И вот из гаоляна на дорогу вышли сначала три человека, а затем и Саша Сущенко.

Солдаты положили на землю винтовки, а офицер отдал пистолет замполиту.

Замполит хотел отобрать у него и саблю, но японец сказал, что по условиям капитуляции офицерам оставляется холодное оружие. Саблю ему оставили.

Они еще о чем-то говорили, но я не помню о чем. Помню только, что в заключение замполит сказал, что сейчас мы проведем парламентеров через наши боевые порядки к старшему начальнику, а осмелевший японец спросил:

— А разве боевые порядки у вас есть?

На что замполит ответил, что если понадобится, то найдутся.

И я снова заснул прямо на земле, как и почти весь наш славный взвод разведки. Проснулись мы рано утром (а может, нас разбудили), у пушек веселое оживление — нет войны!

Потом все же прилетали штурмовики (до них весть о капитуляции, очевидно, еще не дошла), с ними с трудом устанавливали связь по радио и уговаривали не бомбить японцев, А у них же приказ есть, его выполнять надо! Наверное, они со своим начальством все-таки связались, потому что, покружившись минут двадцать над городом, самолеты улетели.

Вскоре появилась первая колонна японцев. Они проходили перед нашими пушками и складывали оружие на противоположной обочине дороги. Сдалась нам Рананская дивизия тяжелого оружия (это ее полное наименование), которая в свое время воевала против СССР на озере Хасан.

Вот так и кончилась для нас война.

Я получил медаль „За боевые заслуги“, „За победу над Японией“ и корейскую медаль „За освобождение Северной Кореи“ (ее давали всем офицерам и некоторым сержантам и рядовым).

Замполит оплошал только один раз. Наш родной замполит куда-то пропал, а этого нам дали из пехоты. Он и фуражку носил с красным околышем, а не с черным, как у артиллеристов. Когда мы развернули свои две пушки и Власов, командир орудия, скомандовал: „Один снаряд, огонь!“, замполит крикнул: „Отставить! Не стрелять! Разобраться надо“.

А Власов и не собирался стрелять. Дело в том, что по команде „Огонь!“ пушка не стреляет. По этой команде ее только заряжают. Чтобы пушка выстрелила, командир орудия должен подать еще одну команду, например: „Орудие!“ (или „Первое!“, или „Второе!“ и т. д., называя номер орудия, присвоенный ему в батарее). Другими словами, чтобы пушки начали стрелять, на наблюдательном пункте достаточно подать одну команду „Огонь!“, а на огневой позиции, где стоят пушки, надо подавать уже две команды. Вторую команду Власову, на этот раз подавать не пришлось».

Андрей Лубенский, РИА Новости Украина

Материал взят: Тут