Просветительская деятельность Петра Великого ( 1 фото )

Екатерина I  была неграмотной…


А вот что о «славных» делах Петра, натворившего «творений», сообщается в прогнозах на царствование его преемницы:

«“Царствование этой царицы будет тихо и счастливо” — полагал посол польского короля. “Она принимает такие меры, — вторил ему Мардефельд, — которые сделают ее на целую треть могущественней и значительнее покойного императора, при котором… государство дошло до крайнего положения и клонилось к упадку”» [26] (с. 141).

А кто она вообще-то такая, эта царица, унаследовавшая антихристов престол, воздвигнутый «Преобразователем» на развалинах практически уничтоженного им государственного образования — Святой Руси?

Имя и фамилия возведенной Петром на трон прошедшей через множество солдат, офицеров и генералов девки, его пассии, ненадолго принявшей наследование его делами, так до сих пор и продолжают оставаться неизвестными. Екатерина — это всего лишь прозвище блудницы, коронованной Петром:

«После взятия Мариенбурга Екатерина служила развлечением для русских войск, участвовавших в походе на Ливонию. Сначала она была любовницей одного младшего офицера, который ее бил; затем перешла к самому главнокомандующему, которому скоро надоела. Остается совершенно невыясненным, каким образом она попала в дом Меншикова… Несомненно то, что сначала Екатерина занимала в доме своего нового покровителя довольно низкое положение. В марте 1706 года, приказывая сестре Анне к двум девицам Арсеньевым приехать к нему в Витебск на праздник… Меншиков предвидит, что они могут ослушаться его, побоявшись плохих дорог; в таком случае он просит прислать ему хоть Катерину Трубачеву и двух других девок» [4] (с. 275–276).

Вообще же обмен любовницами между Петром и его братом по вольнокаменщическому ордену Меншиковым (а также содомитским партнером) являлся делом обыденным:

«Она бывала поочередно то с царем, то с фаворитом…» [4] (с. 277).

Но ведь и между Петром и Меншиковым существовала гомосексуальная связь. То есть получался, как бы так сказать, некий любовный треугольник. Вот что на эту тему сообщает Мотрэ:

«Первым построил в Кронштадте прекрасное здание князь Меншиков… Его величество и он (Меншиков — Ю.Б.) жили в этих апартаментах. Мне следовало бы сказать — их величества — император и императрица и Меншиков, так как эти три персоны казались одним целым и были неразлучны. Я мог бы добавить, что Петр I всегда изображал подданного, а Александр Меншиков — суверена…» [30] (с. 236).

Так что странная любовь Петра ставить всегда себя в качестве подчиненного становится несколько более понятна. Он, судя по изложенному Мотрэ этому весьма не естественному сожительству, в гомосексуальной связи с Меншиковым представлял собой как бы женскую половину. Ну, а в связи с Екатериной Трубачевой (она же Марта Скамвронская), что и понятно, половину мужскую. Потому-то всем и было столь удивительным наблюдать сожительство этого неразлучного трио.

Но в начале, повторимся, будущая императрица являлась собственностью Меншикова.

Первый же раз, когда она очутилась в постели у Петра, ей довелось на этом даже немного подзаработать:

«Об удовлетворении царя… нельзя судить по той щедрости, которую он проявил. Она ограничилась одним дукатом… который он сунул по-военному ей в руку при расставании. Однако он не проявил по отношению к ней меньше обходительности, чем ко всем персонам ее пола, которых он встречал на своем пути (Примечание 11 к с. 144: “Этот государь ставил ухаживание… в число таких же необходимых потребностей, как еду и питье. Он говорил, что также как назначается цена на продукты питания, нужно установить цену за любовь, и в этом духе он установил таксу не только на свои любовные утехи, но и на удовольствия для других сословий. Согласно его тарифу, девица не могла требовать за это более одной копейки, или одного су, от солдата, который может истратить за день только три. И в такой же пропорции был установлен тариф для других” [31]), так как известно (и он сам говорил об этом), что, хотя он установил эту таксу как плату за свои любовные наслаждения, данная статья его расходов к концу года становилась значительной» [31] (с. 143–144).

А вот как начиналась эта любовная связь, о чем сообщает Вильбуа.

Петр:

«…велел ей, когда она пойдет спать, отнести свечу в его комнату. Это был приказ… не терпящий никаких возражений. Меншиков принял это как должное, и красавица, преданная своему хозяину, провела ночь в комнате царя.

Нет необходимости говорить, что это трио не страдало деликатностью. На следующий день царь уезжал утром, чтобы продолжить свой путь. Он возвратил своему фавориту то, что тот ему одолжил» [31] (с. 143).

Но и не только с ними двумя попеременно, состоявшими в том числе еще и в содомитской связи между собой, проводила ночи будущая императрица, но и с:

«…интимным другом Виллимом Монсом…» [32] (с. 172).

Причем, уже и после своего видимого замужества.

«Екатерина любила быть в обществе камергера Монса, и однажды император застал ее с ним. Форма обхождения Монса с императрицей, вероятно, выходила за пределы того почтения, которым мужчина был обязан своей повелительнице. В противном случае монарха не могло бы удивить то обстоятельство, что он встретил услужливого камергера в комнате своей супруги» [27] (с. 32).

Вот еще подробности на случившееся. Гельбиг, пересказывая эту интрижку, сообщает, что Петр заподозрил связь своей пассии с Монсом, а потому пошел на хитрость:

«...8 ноября 1724 года он назначил поездку в Шлиссельбург и действительно уехал, но несколько часов спустя был уже опять в Петербурге и незаметно прошел во дворец…» [27] (с. 71–72).

Но Петр обратил внимание на эту связь, заметим, лишь через несколько лет после ее явного начала. И, вероятно, лишь потому, что ему это для чего-то потребовалось.

Так что когда, наконец, интимность этого друга оказалась слишком явно обнаруженной, и обойти ее стало просто ну никак не возможно, тогда и пришел конец этой длительной связи, слишком долго в упор «не замечаемой» Петром. Но он в упор «не замечал» таких ее связей достаточно давно:

«Число мимолетных увлечений Екатерины приближается к двум десяткам. Из будущих членов Верховного тайного совета не воспользовались ее милостями разве что только патологически осторожный Остерман да Дмитрий Голицын, продолжавший смотреть на “матушку-царицу” с высокомерным отвращением» [33] (с. 308).

И вот до какой степени Петр был не уверен в своей собственной причастности к рождению появившихся у Екатерины Трубачевой дочерей:

«Казнив Монса, в пылу гнева царь готов был убить и дочерей…» [32] (с. 441).

И вот по какой причине: Петр усомнился, что является большей частью детей Екатерины истинным отцом. Уж слишком, как их описывает Берхгольц, девицы эти были разными:

«Взоры наши тотчас обратились на старшую принцессу, брюнетку… Она очень похожа на царя и для женщин довольно высока ростом. По левую сторону царицы стояла вторая принцесса, белокурая… Она годами двумя моложе и меньше ростом… полнее старшей, которая немного худа» [15] (с. 137).

Но, может быть, вторая была в мать?

Не больно-то уж и чтобы. Вот как внешность пассии Петра описывает курфюрстина Бранденбургская Софья-Шарлотта:

«Государыня была небольшого роста, полна, очень смугла…» [34] (с. 10).

То есть Елизавета, общепринятая считаться в историях как некая «дщерь Петра Великого», могла быть дщерью кого угодно, но уж только не Петра. Ведь «Преобразователь», как сообщает Лувиск в своих парижских мемуарах, был черен, «как будто он родился в Африке». Потому-то и остановился он именно на Марте-Екатерине Скамвронской-Трубачевой, что она походила на него самого — подобному подобное (или: кулик кулика…). То есть у двух негров вдруг рождается блондинка. Не странновато ли такое? Что возразит на удивительное рождение белого ребенка Отелло, если его супруга имела цвет кожи такой же, как у него у самого?

Потому-то Петр, прочувствовал на своей голове не просто антихристовы приобыкновенные рожки, к которым давно привык и которые уже не вызывали у него этой атрибутики внутреннего отторжения. Но уже рога несколько иного рода — рогоносца. А потому готов был дщерь эту, ну уж слишком не Петрову, потому как просто-таки до хруста в позвоночнике на него не похожую, взять, и, принемилосерднейшим образом, а уж он, отметим, умел это делать более чем профессионально, придушить.

Но со скоропостижной кончиной неудачливого любовника, ретиво исполненной Петром, горячность столько лет обманываемого супруга быстро сошла на нет. Ведь в их среде измена являлась делом слишком обычным и слишком естественным, чтобы на нее вообще можно было обращать какое-либо внимание. Да никто, судя по всему, и не обращал. Ведь очень не зря Софья-Шарлотта сообщает о множестве богато разодетых бастардов, буквально заполонивших ее же двор, находящихся на руках многочисленных наложниц Петра. Неужели же Екатерина не задумывалась — откуда все они постоянно берутся — из какой такой «капусты»?

Да и у него, делившего свою супружницу с Меншиковым, какое могло быть отцовское отношение к рождавшимся у нее детям?

То есть в их кругу супружеская измена была явлением слишком обыденным, чтобы на такие мелочи, как явная несхожесть детей с отцом, кто-либо из них обращал какое-нибудь серьезное внимание. Потому остается все же не выясненной причина, по которой Петр так странно вдруг взбеленился именно в случае с несчастным Монсом.

Причем, лишь убийством застуканного любовника пиетиста вовсе не ограничился, порешив выкинуть своей пассии вот какую мрачную шуточку:

«Петр приказал положить в спирт отрубленную голову…» [27] (с. 72).

И эта мертвая голова любовника супруги была:

«…выставлена Петром на ночном столике императрицы» [26] (с. 126).

Вот такие вот имелись ужасные атрибуты дворца российского правителя, больше напоминавшего замок Дракулы. Здесь следует только представить себе весь ужас, который должен был охватывать к моменту наступления ночи только в совсем недавнем прошлом любовницу человека, чья заспиртованная голова теперь  неотвязчиво смотрела на нее мертвыми глазами по ночам…

А вот что происходило в самом еще начале карьеры будущей императрицы:

«Все время Екатерина оставалась любовницей незаметной и услужливой и не решалась протестовать, когда Петр заводил себе других… Она даже не прочь была заняться сводничеством, стараясь извинять недостатки своих соперниц и даже их измены и вознаграждая за непостоянство их настроений…

Как и когда окончательно пришел Петр к, по-видимому, неосуществимому, безумному и необыкновенному решению сделать из этой девки более или менее законную жену и императрицу?» [4] (с. 277–278).

 А вот когда:

«7 мая 1724 года» [35] (с. 760).

В этот день:

«…совершилось в московском Успенском соборе… коронование государыни… Событие было новое для России: до сих пор ни одна из русских цариц не удостоилась такой публичной чести, кроме Марины Мнишек, о которой в памяти народной осталось неотрадное воспоминание» (там же).

То есть даже по части коронации беззаконным царем беззаконной супруги присвоивший себе титул императора Петр полностью копирует Лжедмитрия. Но и здесь просматривается любовь Петра к извращениям.

Ведь он женится на девице:

«…крестным отцом которой при перекрещивании в православие был его сын Алексей (потому она и стала “Алексеевной”). И получилось, что женится-то он не только на публичной девке, но еще и на своей духовной внучке…» [33] (с. 175).

Так что и здесь без кощунства не обошлось. Таким образом, Петр, и при попытке хоть как-либо узаконить свое сожительство с этой потаскушкой, собрал полный пучок просто апокалипсических кощунств — усадил на трон русских царей публичную девку:

«…взятую “на шпагу” в захваченной крепости, валянную под телегами пьяной солдатней» [33] (с. 298).

Которая поэтапно, за какие-то ею удачно используемые особые приемы для удовлетворения обслуживаемых клиентов, переходила «по наследству», что называется, из рук в руки. Пройдя через просто никем необозримую массу петровского мародерствующего воинства:

«Молодая и красивая, она приглянулась генералу Боуру, но ее тут же у него отобрал граф Шереметьев. Вскоре Марта понравилась Меншикову…» [36] (с. 274).

Дальнейшее более или менее известно. В конце концов, пройдя через эти самые эскадроны «гусар летучих», она обосновалась в спальне у императора и стала императрицей.

А потому в дневнике датского посла Юля о ней сказано:

«Без сомнения, (история) не предоставляет другого примера, где бы (женщина) столь низкого происхождения, как (Екатерина), достигла такого величия и сделалась бы женою великого (монарха)» [12] (с. 255).

Правда возраст, когда она только начинала свое эротическое восхождение на сексуальный олимп, несколько шокирует:

«Когда понравилась она Петру ей было около 16 лет» [37] (с. 135).

То есть, пройдя долгий свой половой путь в качестве подстилки от рядового до фельдмаршала, еще будучи 15-летней малолеточкой, лишь под занавес своей карьеры в качестве армейской блудницы, она попадает, наконец, в постель уже и к Петру. Причем, что также сообщается в ее биографии, будучи еще в прислугах у пастора, то есть еще до того как была вывалена пьяной солдатней, она уже оказывала сексуального порядка услуги. Так в каком же возрасте она еще только начинала свою столь неслыханно бурную половую карьеру — в 14-ть, или в 13-ть лет?

Но вот, от нашего любвеобильного монарха она все же добивается своего — становится императрицей.

Однако ж не в коня корм. Ведь даже звание императрицы пассию Петра из грязи не вывело в князи: после смерти своего кровосмесительного мужа-дедушки (а ведь в момент этого эрзац-«замужества» у нее был живым венчанный супруг, а у него — венчанная супруга) мы вновь видим эту девицу, в прошлом более чем легкого поведения, за своим излюбленным занятием, убеждаясь, лишний раз, в том, что деньги и положение в обществе таких людей не меняют нисколько:

«…после смерти Петра… властно пробудились столь долго подавляемые инстинкты: грубая чувственность, любовь к самому обыкновенному разврату, низменные наклонности… Она, так много сделавшая, чтобы удерживать мужа от ночных оргий, теперь сама вводит их в обычай, пьянствуя до девяти часов утра со своими случайными любовниками: Левенвальдом, Девьером, графом Сапегой…» [4] (с. 300–301).

Кстати, а ведь на тот момент ей было всего-то 39 лет. Что, вспомнив былые свои приключения среди эскадронов «гусар летучих», не погуливанить?

«Секретарь саксонского посланника Френсдорф сообщал в те дни своему королю:

“Она вечно пьяна, вечно покачивается…”

Меншиков, входя утром в спальню своей правительницы, всякий раз спрашивал:

— Ну, Ваше Величество, что пьем мы сегодня?» [32] (с. 222).

Однако ж, стоит быть все же справедливым, те страшные попойки, которые после себя оставляли на льду Москвы-реки десятки и сотни трупов до смертных коликов споенных людей, ушли в небытие вместе с жизнью «преобразователя».

Берхгольц:

«…пили вообще не так сильно, как это бывало во времена покойного императора» [24] (с. 284).

Но, заметим, все же пили все тем же запойным образом и при Екатерине I — бывшей Екатерине Трубачевой (или Марте Скамвронской).

Однако ж историю о «Великих» пишут масоны. А потому мы их читаем и удивляемся.

Карамзин:

«Путь образования или просвещения один для народов; все они идут им вслед друг за другом» [9] (с. 72).

Совершенно верно: просвещенные светом Люцифера целые народы идут широкой поступью в ад. Однако этот монарх, попытавшийся и нас ко всем иным народам на их ведущую в ад утоптанную широкую дорогу переориентировать, нашел себе вполне достойную пассию:

«…Екатерина I была безграмотна» [38] (с. 153).

Вот что сообщает в 1725 году в своем донесении из С-Петербурга о коронованной Петром блуднице Венскому двору Бусси-Рабутин:

«…читать и писать не умела, и теперь (в 1725 году) все рескрипты именем ее подписывает тайный советник Остерман» [37] (с. 131).

Но и Вильбуа сообщает, что Екатерина I вступила на престол:

«Не умея ни читать, ни писать ни на одном языке…» [31] (с. 153).

Но вот второй вариант подписей, которые делали за нее.

Гельбиг:

«Екатерина не умела даже писать. Царевна Елизавета должна была каждый раз подписывать имя своей матери» [27] (с. 36).

То есть сага о некоей просветительской деятельности Петра I, выдвинутая масоном Карамзиным, выглядит просто вопиюще неубедительно: ведь избранная этим неким таким «просветителем» на царствование женщина была безграмотна! Причем, даже после двух десятилетий жизни при дворе, и даже получив, в конце концов, звание императрицы, она так и оставалась безграмотной до самой своей кончины.

Тоже, между тем, следует сказать и о фаворите Петра I — самой центральной при его дворе фигуре. Партнером по однополому сексу Петра являлся:

«…светлейший князь Меншиков… по выражению князя Б. Куракина едва умевший расписаться в получении жалованья…» [39] (с. 384).

Вот что сообщает о его безграмотности современник Меншикова — посланник Дании Юль:

«Князь Меншиков говорит порядочно по-немецки… но ни по-каковски не умеет ни прочесть, ни написать, — (может) разве (подписать) свое имя, которого впрочем никто не в состоянии разобрать, если наперед не знает (что это такое). В таком великом муже и полководце, каким он почитается, подобная (безграмотность) особенно удивительна» [12] (с. 114).

А вот что сообщает об этом фаворите Петра французский посол Джеймс Стюарт, герцог де Лириа:

«…он исполнял обязанности первого министра царя и был посвящен во все дела монархии, а что самое необычайное, так это то, что он никогда не умел ни читать, ни писать» [41] (с. 89).

Да, для первого министра — это и действительно — несколько необычно…

Так чем же этот и сам, до определенной поры, безграмотный монарх просветил нас, если его ближайшее окружение было не знакомо с искусством еще в IV веке имевшемся на вооружении «пряхи из Лецкан» — искусством письма?!

Просветил он страну, судя по всему, светом много иного плана: светом Люцифера. Вот такого рода свет он и притащил к нам из-за границы!

И вот какое общество, именуемое сегодня высшим, составленное на основе осевших в России иностранцев и обыностранившихся русских, было создано Петром.

Четверть века после смерти «Преобразователя», как замечает Ключевский:

«…половина этого общества, по словам Екатерины [II — А.М.], наверное, еле умела читать и едва ли умела писать» [40] (с. 11).

И теперь, после подведения итогов деятельности царя-антихриста, злобные безсвязные выкрики Карамзина приобретают особый колорит:

«Иностранцы были умнее русских: итак, надлежало от них заимствовать, учиться, пользоваться их опытами…» [9] (с. 72).

А в особенности — алхимическими. Ведь именно они лежат в основе той самой тайной организации, которая практически напрямую подчиняла российского историка Карамзина самому лютому ненавистнику России — прусскому королю Фридриху Вильгельму II.

Но русские люди являлись единственными из народов, упрямо не желающими выходить со всеми иными на давно наезженную ими колею: они слишком хорошо знали — куда она ведет…

А потому Карамзин считает, что:

«Надлежало, так сказать, свернуть голову закоренелому русскому упрямству…» [9] (с. 72).

И Наполеон хотел того же, а за ним еще и Адольф Гитлер пытался… А «вожди народов»? Всех не согласных убивали всеми имеющимися средствами в массовом порядке. И все также, по-карамзински, хотели нас сделать:

«способными учиться и перенимать» [9] (с. 73).

То есть пытались превратить в себе подобных неандертальцев, не брезгующих пошиванием  плащиков из кожи, снятой с голов своих врагов.

И вот до каких пределов ненависти ко всему русскому доходят откровения этого русофоба, поставленного братьями по розенкрейцеровскому ордену во главу русской истории:

«“…для нас открыты все пути к утончению разума и к благородным душевным удовольствиям. Все народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не Славянами. Что хорошо для людей, то не может быть дурно для Русских, и что Англичане или Немцы изобрели для пользы, выгоды человека, то мое, ибо я человек!.. Россия без Петра не могла бы прославиться” (Карамзин, 1790)» [9] (с. 73).

И такое даже как-то странно слышать — ведь этот якобы русский историк русских людей и за людей-то не считает! И все эти безсвязные злобные русофобские выкрики принадлежат не Льву Троцкому (Бронштейну) и не Емельяну Ярославскому (Губельману). Ведь это же автор так называемой «Истории государства Российского»!

Вот такая вот получается история…

Однако ж мы, по своему вопиющему и в этом вопросе неведению, всегда считали национальность нашей барчуковой  прослойки, Петром усаженной нам на шею, почему-то исключительно чисто отечественного происхождения. Однако же, как теперь выясняется, она состояла из кого угодно: немцев, поляков, хананеев, даже калмыков, но только не из природных жителей нашей страны — русских. Флагман же навешанных на нас исторических бредней чужебесия не является в этом длинном ряду чем-то из ряда вон выходящим. Как и весь пришлый элемент, рассаженный на нашем теле Петром и его «птенцами»:

«…историк Николай Карамзин так же мог похвастаться своим татарским происхождением» [44] (с. 111).

«В гербе Карамзина на голубом поле изображен полумесяц над двумя скрещенными золотыми мечами; это означает, “что родоначальник Карамзиных Семион, происходивший от именитых татар”» [43] (с. 433).

Он и началом службы своих предков мог бы похвастаться, так как началась она с получения мзды от Лжедмитрия — более чем явного врага Русского Отечества:

«Фактическая история рода Карамзиных начинается, как указал еще Пекарский, с 7114 года, когда “ноября в 22-й день по государеву цареву и великаго князя Дмитрия Ивановича нака­зу поверстали нижегородцов, которые служили городовую осадную службу… В числе награжденных написан Дмитрий Семенов сын Карамзин. Дано ему семь рублей”. Таким образом впервые род Карамзиных появляется на сцене исторической жизни русской при Cамозванце, обстоятельство, постоянно замалчиваемое даже в официальных бумагах» [43] (с. 433–434).

«При Лжедмитрии I в 1605 году Дмитрий Карамзин был поверстан в городовые новики с земельным окладом в 250 четей и с денежным окладом в 7 рублей [10, л. 36, 36 об]… реально было выдано 3,5 рубля» [42] (с. 16).

То есть, что уже и вообще в ворота никакие не лезет, флагманом русской истории являлся человек, не имеющий к нации, о которой сочинял историю, вообще никакого отношения! Мало того, принадлежал своими корнями к народу, имеющему все основания ненавидеть своих в недавнем прошлом данников и рабов, а теперь господ. Причем, и карьера-то начата у татарских предков Карамзина с получения за выслугу свою сребренников у самого уличенного врага Русского народа — у Лжедмитрия.

Другим его известным родственником, что так и вообще валит с ног, был еврей Шафиров (см.: [45]). Как раз именно тот, который спас Петра на Пруте, умастив взяткой Кегая. Причем, он, пожалуй, является единственным из петровских «птенчиков» удалившихся с государственной службы не потеряв награбленных за время фаворства капиталов. Он же и еврей.

То есть масон Карамзин, написавший про нас историю, что выясняется, даже не просто масон, а жидомасон!

И вот какого еще полета эта жидомасонская птица. Вот где его привечают его братья в Москве:

«Карамзин поселился в старинном каменном доме незадолго до этого скончавшегося И.Г. Шварца, известного масона, близкого друга Н.И. Новикова, единственного верховного представителя “теоретической степени Соломоновых наук” в России, озабоченного поисками здесь известной по талмудическим сказаниям реки Самбатион — “сокровенного места для неких мудрецов” (еврейских, разумеется) [46] (с. 171). По словам его друга проф. Московского университета И.И. Виганда, “сокровенными” целями созданного им общества розенкрейцеров было “ниспровержение православного вероисповедания в России” [47] (с. 561–562). В этом-то доме Шварца рядом с Меншиковой башней находилась третья, тайная типография Новикова, печатавшая исключительно мартинистские издания [49] (с. 80, 86)» [45] (с. 124).

А ведь отсюда он будет послан каменщиками еще и в революционную Францию. И там будет уличен в связях с руководителями французской революции.

Кто же он такой этот Карамзин?

«Этимология прозвища фамилии Карамза — Карамурза достаточно прозрачна: Кара “чёрный”, Мурза — мирза “господин, князь”» [48].

Так кто же он этот «черный князь»? У кого на службе находился этот жидомасон, которому браться поручили написать грязный пасквиль по истории нашей Родины?

Но уж только не на службе у Российского государства, грязный пасквиль о котором станет главным делом его жизни:

«Посчитав, что уже отдал долг Родине, Карамзин в 18 лет(!) вышел в отставку с государственной службы и сошелся с масонами» [50] (с. 13).

У нас, вообще-то, в 18 лет отказаться от службы в армии считается дезертирством, которое карается законом. Но Карамзин, что теперь выясняется, русским-то вовсе не является. Потому такое поведение ему следует все же простить. Однако ж стоит ли прощать его тайную и явную деятельность на стороне организации, всегда стоящей против интересов России?

Причем, организация эта щедро оплачивала задуманный проект по написанию им русофобской истории по истории России:

«В 1781–1782 гг. Карамзин посещал лекции в Московском университете масона Шварца; вскоре и сам вступил в ложу. Его поездка 1789–90 гг. по Западной Европе, как считал А.С. Шишков (Адмирал А.С. Шишков, государственный секретарь (1812–1814 гг.), член Государственного Совета с 1814 г.), была оплачена масонами» [51] (с. 49).

То есть подкоп вражьими силами под фундамент государства Российского был проведен основательно. А потому, сообразуясь с чаяниями заказчиков, Карамзин и Кº так перекрутили в наших головах все исторические понятия с ног на голову, что о столь необычном взлете сифилитика Петра,

«…подонка и сыноубийцы, возвеличенного в качестве умственного и духовного гиганта» [33] (с. 296),

после ознакомления с достаточно старательно кем-то упрятанными фактами его биографии, слышать о его бутафорских каких-то там заслугах становится и действительно — все более и более удивительно.

Потому:

«…нельзя не отдать Петру Алексеевичу полной дани уважения: не многим удается так ловко подкупить в свою пользу суд истории» (Писарев, 1862) [9] (с. 184).

Тут хотелось бы уточнить: не у многих в спонсорах бывает эмиссар мирового капитала, распоряжающийся для подкупа должностных лиц баснословными сокровищами тамплиеров, хранящимися на счетах швейцарских банков.

Когда Пушкин вознамеривался собрать материал о Петре I, то В.Н. Ягужинская, чьими материалами он хотел воспользоваться, отказала ему в очень резких формах, присовокупив притом:

«Моя бедная свекровь умерла в Сибири с вырезанным языком и высеченная кнутом, а я хочу спокойно умереть в своей постели в Сафарине» [4] (с. 53).

Вот что, как теперь выясняется, наиболее весомо способствовало сокрытию правды о Петре. Даже сто лет спустя люди прекрасно понимали — что их может ждать за утечку достоверной информации о царе-антихристе.

«Писатель Галицкий за то, что он назвал Петра антихристом, был копчен на медленном огне над костром» [52] (с. 71).

Однако ж, что не дозволительно было писать своим, и за что их не просто убивали, но убивали с особой жестокостью, сегодня распрекрасно можно отыскать у очевидцев тех событий иностранцев. И пусть их писания также пропагандой до времени были попрятаны по архивам, многие из них теперь стали легко доступны.

Библиографию см. по: Слово. Том 24. Серия 8. Книга 5. Петра творенье http://www.proza.ru/2019/02/20/804