GEKSON1980
Они дошли до Парижа. Забытые герои России ( 3 фото )
«Срам не будет покрывать костей наших»
Портрет героя 1812г Моисея Ивановича Карпенко. Около 1826—1827 годов
Картина написана художником Доу по приказу императора Александра I
Зная наперёд, как стремительно пожирает время людскую память и как густа трава забвения, велел: «Чтобы подвиги наши не сокрылись по полку чрез малое время в неизвестности, подобно как предшественников наших от невнимания на то их начальников полка, то один из нас, предназначенный нами, будет описывать всю военную полковую бытность, изображая движения и военнодействия полка и каждого порознь отличия. Ему предоставляем мы, как равному соучастнику в пожертвованиях собою с нами, написать в память тех, которые из нас лишатся жизни в боях, всё то, чего они, по общему мнению, достойны были. Ежели же, чрез раны или смерть, не станет при полку сего наблюдателя, тогда пусть другой кто из вас воспримет труды его».
Но майору Петрову, назначенному летописцем полка, повезло. Он, хоть и был не однажды ранен, дошёл до Парижа и «после 26-летней полевой военной службы» вышел в отставку полковником. За доблесть был отмечен орденами, в том числе орденом Св. Георгия 4-й степени, и другими знаками отличия. Повезло и полку, и истории, так как журнал боевых действий 1-го егерского под пером талантливого летописца превратился в замечательные «Рассказы служившего в 1-м егерском полку полковника Михаила Петрова о военной службе и жизни своей и трёх родных братьев его, зачавшейся с 1789 года». Рассказы были напечатаны, но… забылись. К юбилею они не переиздавались, хранятся в Историческом музее и блуждают где-то в Интернете.
Мы же хотим вспомнить о забытых героях, о боевых соратниках – Моисее Ивановиче Карпенко и Михаиле Матвеевиче Петрове. Приблизить фронтовой быт и подвиги войны к нашим дням. Предлагаем вам заглянуть в «Рассказы…» Петрова, отдельные страницы которых мы публикуем.
Когда сражение умолкло. Бородино. 26 августа
…Во время действия этого дня, после отбития и истребления мостов, пред вечером, главнокомандующий 1-ю армиею Барклайде-Толли прислал в полк наш в два раза 38 крестов серебряных ордена Св. Георгия для награды таявших в боевом огне отличных егерей, сопроводив первую присылку карандашною запискою собственной его руки, изъявлявшею полную его благодарность полку. В сумерки он, призвав к себе полковника Карпенкова, повторил ему лично признательность за все порывы его на отличия с полком и бригадою противу всего встретившегося ему в тот день (за отличие в Бородинском сражении 5 ноября 1812 г. Карпенков был произведён в генерал-майоры. – Ред.); а мне за моё усердие, известное ему от Ермолова и Сеславина, объявил, что я за истребление мостов буду по статусу награждён орденом Св. Георгия 4-го класса, который и был мне наградою за отличия при Бородине.
…Когда сражение умолкло, то полковник Карпенков, я и другие офицеры многие, метавшиеся с ним во весь день от одного места к другому для восстановления успешного боя, повалились на землю в изнеможении и отощалости. Чрез пять минут этого полумёртвого лежания наш храбрый и расторопнейший капитан Токарев, занявший место раненого баталионного командира майора Сибирцева, встал и попросил у полковника позволения отлучиться на 10 минут к батарее, стоявшей за нами вблизи. Полковник позволил. Токарев сел на верховую лошадь и поскакал быстро. Чрез несколько минут он возвратился в торжественном виде: держа в руках узелок. Соскоча с лошади пред нас, он развернул узелок на земле пред Карпенковым и мною. В нём было по тому случаю неоценённое сокровище: пять или шесть сухарей и две селёдки – простые.
«Ах, капитан, – сказал полковник, – это ваше попечение о боевых своих товарищах и тогда, как вы сами смертельно изнурены, обязывает нас на вечную благодарность вам. Да где же вы это сокровище достали?»
– «У артиллеристов. Я сказал им: «Господа! Снабдите чем-нибудь съестным двух штабофицеров 1-го егерского полка, оставшихся от сражения изнурёнными до смертельного изнеможения, которые и теперь ещё на своём месте – впереди всей армии». И вот они дали почти всё, что у них было съестного, и ещё», – сказал он, вынимая из грудного кармана фляжку сивухи мерою чарки в четыре. Возблагодаря пречувствительно славного нашего боевого товарища капитана Константина Алексеевича Токарева, мы с Карпенковым, выпив по чарке сивушки, вкусили его священное предложение на прибрежиях речки Колочи и ручья Стонца, как евхаристию Иисуса Христа, на вечную нашу о ней память до жизни той – за гробом. В 1839 году от 6 ноября генерал Карпенков в письме его мне из Москвы, говоря о Бородинской годовщине и самом событии этом 1812 года, сказал, между прочим, и о вечерней трапезе нашей там следующее: «...а что мы под Бородиным, после кровопролитного побоища, ели сухарик и пили сивуху, а десертом служила селёдка, то правда; не подкрепи сил наших Токарев – заживо ложись в землю...» Это письмо хранится у меня вместе с подобными ему товарищескими письмами, драгоценными для души моей до последнего часа жизни…
Благотворный кувшин малороссийской варенухи
…От нашего Платова ариергарда в сторону с почтовой дороги послана была команда при офицере в господскую усадьбу, чтобы истребить запасы сахарного завода. Офицер нашего 1-го егерского полка прапорщик Россинский-Кабека не нашёл в нём ничего, кроме четырёх больших кадей белой сахарной патоки, которую он, сколько успел, раздал в присланные от полков ариергарда посудины для солдат и офицеров. А затем остатное немалое количество должен был, разрубя кади, спустить в ручей прилежащего к заводу оврага. Но прапорщик Кабека сверх розданной в полки припас налитой ею 10-вёдерный бочонок, прикреплённый к двухколёсной тележке, который и отослал на какой-то подбродяжной кляче в полк своему полковому командиру полковнику Карпенкову.
Смотря на бочонок сахарной патоки, полковник Карпенков вспомнил родную ему малороссийскую варенуху, по мнению его, весьма пригодную образу жизни в тяжких трудах аванпостных военного времени, особливо наступательных и отступных.
Было у нас при полку около сотни милиционных пикинёров (вооружённых пиками пехотинцев. – Ред.), данных нам незадолго пред тем, как и другим полкам егерским, для относу из сражения тяжелораненых и амуниции ружейной убитых. Полковник Карпенков велел двум из них достать где-нибудь в опустелой деревне кувшин порядочной величины, как, например, в полведра, и ржаной муки узелок. Такой кувшин наполнялся ежедневно, с утра, патокою до половины и доливался пенною горелкою; туда же клали: пригоршню рябиновых ягод, лавровых листов и щепоть зернового перцу с гвоздичною головкой. После чего он, заложенный ветошною пробкою и замазанный тестом, ставился к лёгкому огню на весь день; а если отряд ариергарда отступал, то милиционные пестуны кувшина переносили благоутробное чадо своё на древке пики назад, вон из выстрелов, и продолжали нагревать до самого сумерка дня. В это время, когда прекращаются все местные и всякие с французами битвы, полковник наш посылал верхового отыскать кувшин свой. И когда он являлся среди бивачной беседы нашей, то тут бывала у нас отрадная попойка, оживлявшая наши силы, истощённые боевыми напряжениями в лютых состязаниях с неприятелем, приступавшим к сердцу России, которому уступленного нами места каждый шаг требовал жертвы кровей обеих сторон, и потому мы часто пили и в вечную память «вчера беседовавших» в кругу нашем около священного кувшина.
Кувшин этот был таким божественным кумиром полковой нашей семьи, приближённой к полковнику, что каждый из офицеров её круга, как бы ни был изнурён сражением, при одном намёке полковника о сыске кувшина бросался опрометью и скакал напропалую чрез рвы, рытвины и буераки, лишь бы ускорить призвание его сахарного благоутробия к поклонению ему на благословляемой Господом сим вечери усердных сынов Отечества. Уварившийся чрез целый день исподволь нектар этот вдруг чудотворно оживлял каждого вкушавшего от него. Хвала ему во веки веков!
Сентября 22-го в сражении корпуса Милорадовича пред Тарутиным– это уже было за полдень – вдруг прибежал ко мне в боевую линию пикинёр наш – то был один из пестунов священного кувшина нашего – с следующею поистине горестною вестью. «Ваше высокоблагородие, – говорил он, задыхаясь, – беда сделалась: мы варили вон там, за бугром этим, кувшин, откуда ни возьмись, чинёнка (граната. – Ред.) упала подле нас, да как лопнет, и вот этим оскретком (осколком. – Ред.) своим так и рассадила нарозно кувшин». Он показал мне в поле принесённые им святые мощи мученика – кувшина нашего и злодейский осколок гранаты.
«Ах вы, глупцы-святопредатели! – сказал я пикинёру. – Да зачем вас лихая болезнь присунула так близко к выстрелам?» – «Мы, кажись, далеко были – и грех её беса знает, как она к нам хватила». – «Ну, брось эти черепья и не показывай глаз полковнику, а то он тебя живьём съест; беги скорей за село Тарутино к вагенмейстеру Максимову и скажи ему от меня, чтобы он тотчас заправил вновь другой кувшин, и выварите его – да скорее же беги». И пикинёр, бросив черепья между иными убитыми, пустился от меня во все ноги собачьей рысью к селу Тарутину.
Сражение при д. Винькове, пред левым берегом оврага ручья Чернишны, кончилось в сумерк дня того прогнанием неприятеля за ручей, но полковник Карпенков, бегая с егерями по порубке, однолетными отпрысками дубняжка покрытой, вспотел, а по захождении солнца, когда охолонуло, то он, не имея шинели, потому что она, быв привязана за седлом запасной лошади его, которая, испугавшись рикошетного ядра, вырвалась от рейт-кнехта (солдата-кучера. – Ред.), отыскавшего её уже на другой день за с. Тарутиным, прозябнув, получил лихорадку. Огня разложить было не можно по причине близости на прямой открытости низкого кустарника нашего места неприятельской батареи, поставленной по отступе его на высоту правой стороны Чернишны противу нас, могшей целить на огни биваков наших. И благотворного кувшина-феникса, настращённого нахальною «чинёнкою», три верховых посланца отыскать не могли.
Полковник трясся и стонал, но никак не соглашался оставить аванпостной позиции, славно приобретённой победою нашей; горе, да и только. Наконец, пред самою полуночию, в 11 часов, услышал я, сидя возле страдавшего моего храброго полковника, голос подпоручика Бурдукова, спрашивавшего: «Где Михайла Матвеевич?» – «Я здесь, ежели нашёл, ступай сюда!» И радостное слово его: «Нашёл!» – возвеселило и восхитило душу и сердце моё не меньше, как выигранное в тот день знатное сражение. «Давай его сюда, любезный Бурдуков, скорей!» – закричал я в радости для больного и здоровых, зачиная с себя.
Ощупью впотьмах сняли мы клобук с сахарного нашего божества Бурхана. Налив крышку флейтичьего футляра, обёрнутую платком, я подал стонавшему в ознобе полковнику, клича его: «Моисей Иванович, Моисей Иванович! Нуте-ка выпейте». Он вздынул голову, окутанную солдатскими шинелями. Руки его тряслись, и весь oн ходором ходил от лихорадки, и я, держа крышку, поил его. Выпив половину крышки, он стал сам держать её; допив же всю, ухнул, перекрестился, и всё прошло – испарина показалась. Слава благодарение Богу вышнему и чудотворному его кувшину, оживившим храброго, драгоценного Отечеству аванпостного полковника-героя.
Но мы невесело распили тогда этот нектар наш, ибо не было в кругу нашем того, который доставил нам оказию к этому каждовечернему наслаждению. В 20 шагах назади тёмного бивака, на месте знатной победы нашей врагов Отечества, лежал при могиле, вырытой пикинёрами, простреленный в грудь, падший со славою там прапорщик Россинский-Кабека в ожидании полкового священника, чтобы он, при блеске звёзд неба, призвал благословение Божие на священное тление падших в бою защитников Отечества. Мир праху твоему, юный друг наш, почиющий там, в родной земле, с славными товарищами твоими в ожидании пробуждения нашего к невечернему дню Царствия Христова с нашим Благословенным!
За границей
Когда, по вдохновенному предвозвестию Александра Благословенного, «не осталось ни единого вооружённого врага на земле русской», то пехотные корпуса армии нашей, перешед Польшу, двинулись вперёд свободно, без общего соединения, а полками, по Германии с приставшими в союз наш прусскими войсками чрез Силезию, Бранденбургию, Померанию и Саксонию, вслед за сильными кавалерийскими отрядами и партизанами нашими, преследовавшими кое-какие оскретки (остатки. – Ред.) французской армады, ускользнувшие от поражений наших. Герцогство Варшавское оставлено без внимания мстительного, ибо беспрестанные ошибки польского кабинета и всего народа Посполитой Речи, особливо во время протестантских сумятиц Европы, довели Польшу до необходимого её разрушения…
Левого фланга общего движения союзной российско-прусской армии пехота корпуса Милорадовича только 8 апреля поутру в первый раз соединилась в общую колонну пред Дрезденом в парадном устройстве. Милорадович выехал пред неё с многочисленною свитою своею и другими персонами, прибывшими из императорской квартиры. Он был в полном духе восторжения своего и во всех орденах, густо покрывавших геройскую грудь его. Колонна стояла пред Нейштадтом, предместием Дрездена правой стороны Эльбы. Наш 1-й егерский полк был в голове её. Подъехав к полку нашему, он поздоровался с солдатами и сказал всем сопровождавшим его: «Не нужно мне сказывать вам, господа сослуживцы мои, что это и по отличиям военным первый полк армии нашей».
Объехав все бригады свои, приветствуя обязательно полки, он возвратился пред голову колонны и повёл нас чрез Нейштадтскую крепость и знаменитый в Германии всей мост каменный в самый Дрезден. Тротуары и куртины моста, набережные, улицы, площади, балконы и окны дворцов и гражданских домов были наполнены и натисканы зрителями. Спиной к главному балкону Королевского дворца, на площади внутри города Милорадович стал на смотровое место, и полки проходили мимо его с музыкою, громом барабанов и криком «ура», мешавшимися с рукоплесканиями и возгласами народа. Солдаты наши, идя по городу, великолепно устроенному и наполненному нарядным и от самой природы саксонским из всех красивейшим народом, стекавшимся отовсюду, чтобы поглядеть северных богатырей, одолевших «непобедимых», гордо смотрели на восторженные лица их.
Перешед Дрезден, полк наш стал квартирам и в пригородном селении Признице. В остаток этого дня мы осмотрели в Дрездене Королевский дворец с знаменитою картинною галереей, оружейную палату и кунсткамеру, придворную католическую церковь великолепного римского образца с огромными колоннами снаружи и внутри под обширным, пологим до дерзновения куполом её. Правда, важнейшие редкости этой столицы – из опасения – вывезены были давно правительством в неприступную крепость Кёнигштейн, но все-таки оставалось их и в Дрездене немалое число. Ввечеру посмотрели и послушали славную Дрезденскую оперу.
С 13 апреля неделю св. Пасхи праздновали мы в четырёх переходах от Дрездена, по дороге чрез Фрайбург, в прекрасном мануфактурном городке Хемнице, где полк наш занимал близкое к нему селение и замок у благоприязненного нам владельца, по политической необходимости тогдашней удалившегося пред тем в Вену. Здесь объявлено нашему полку, что он за отличные военные подвиги, в год Отечественной войны оказанные, высочайше награждён надписью на кивере «За отличие».
Портрет героя 1812г Моисея Ивановича Карпенко. Около 1826—1827 годов
Картина написана художником Доу по приказу императора Александра I
Зная наперёд, как стремительно пожирает время людскую память и как густа трава забвения, велел: «Чтобы подвиги наши не сокрылись по полку чрез малое время в неизвестности, подобно как предшественников наших от невнимания на то их начальников полка, то один из нас, предназначенный нами, будет описывать всю военную полковую бытность, изображая движения и военнодействия полка и каждого порознь отличия. Ему предоставляем мы, как равному соучастнику в пожертвованиях собою с нами, написать в память тех, которые из нас лишатся жизни в боях, всё то, чего они, по общему мнению, достойны были. Ежели же, чрез раны или смерть, не станет при полку сего наблюдателя, тогда пусть другой кто из вас воспримет труды его».
Но майору Петрову, назначенному летописцем полка, повезло. Он, хоть и был не однажды ранен, дошёл до Парижа и «после 26-летней полевой военной службы» вышел в отставку полковником. За доблесть был отмечен орденами, в том числе орденом Св. Георгия 4-й степени, и другими знаками отличия. Повезло и полку, и истории, так как журнал боевых действий 1-го егерского под пером талантливого летописца превратился в замечательные «Рассказы служившего в 1-м егерском полку полковника Михаила Петрова о военной службе и жизни своей и трёх родных братьев его, зачавшейся с 1789 года». Рассказы были напечатаны, но… забылись. К юбилею они не переиздавались, хранятся в Историческом музее и блуждают где-то в Интернете.
Мы же хотим вспомнить о забытых героях, о боевых соратниках – Моисее Ивановиче Карпенко и Михаиле Матвеевиче Петрове. Приблизить фронтовой быт и подвиги войны к нашим дням. Предлагаем вам заглянуть в «Рассказы…» Петрова, отдельные страницы которых мы публикуем.
Когда сражение умолкло. Бородино. 26 августа
…Во время действия этого дня, после отбития и истребления мостов, пред вечером, главнокомандующий 1-ю армиею Барклайде-Толли прислал в полк наш в два раза 38 крестов серебряных ордена Св. Георгия для награды таявших в боевом огне отличных егерей, сопроводив первую присылку карандашною запискою собственной его руки, изъявлявшею полную его благодарность полку. В сумерки он, призвав к себе полковника Карпенкова, повторил ему лично признательность за все порывы его на отличия с полком и бригадою противу всего встретившегося ему в тот день (за отличие в Бородинском сражении 5 ноября 1812 г. Карпенков был произведён в генерал-майоры. – Ред.); а мне за моё усердие, известное ему от Ермолова и Сеславина, объявил, что я за истребление мостов буду по статусу награждён орденом Св. Георгия 4-го класса, который и был мне наградою за отличия при Бородине.
…Когда сражение умолкло, то полковник Карпенков, я и другие офицеры многие, метавшиеся с ним во весь день от одного места к другому для восстановления успешного боя, повалились на землю в изнеможении и отощалости. Чрез пять минут этого полумёртвого лежания наш храбрый и расторопнейший капитан Токарев, занявший место раненого баталионного командира майора Сибирцева, встал и попросил у полковника позволения отлучиться на 10 минут к батарее, стоявшей за нами вблизи. Полковник позволил. Токарев сел на верховую лошадь и поскакал быстро. Чрез несколько минут он возвратился в торжественном виде: держа в руках узелок. Соскоча с лошади пред нас, он развернул узелок на земле пред Карпенковым и мною. В нём было по тому случаю неоценённое сокровище: пять или шесть сухарей и две селёдки – простые.
«Ах, капитан, – сказал полковник, – это ваше попечение о боевых своих товарищах и тогда, как вы сами смертельно изнурены, обязывает нас на вечную благодарность вам. Да где же вы это сокровище достали?»
– «У артиллеристов. Я сказал им: «Господа! Снабдите чем-нибудь съестным двух штабофицеров 1-го егерского полка, оставшихся от сражения изнурёнными до смертельного изнеможения, которые и теперь ещё на своём месте – впереди всей армии». И вот они дали почти всё, что у них было съестного, и ещё», – сказал он, вынимая из грудного кармана фляжку сивухи мерою чарки в четыре. Возблагодаря пречувствительно славного нашего боевого товарища капитана Константина Алексеевича Токарева, мы с Карпенковым, выпив по чарке сивушки, вкусили его священное предложение на прибрежиях речки Колочи и ручья Стонца, как евхаристию Иисуса Христа, на вечную нашу о ней память до жизни той – за гробом. В 1839 году от 6 ноября генерал Карпенков в письме его мне из Москвы, говоря о Бородинской годовщине и самом событии этом 1812 года, сказал, между прочим, и о вечерней трапезе нашей там следующее: «...а что мы под Бородиным, после кровопролитного побоища, ели сухарик и пили сивуху, а десертом служила селёдка, то правда; не подкрепи сил наших Токарев – заживо ложись в землю...» Это письмо хранится у меня вместе с подобными ему товарищескими письмами, драгоценными для души моей до последнего часа жизни…
Благотворный кувшин малороссийской варенухи
…От нашего Платова ариергарда в сторону с почтовой дороги послана была команда при офицере в господскую усадьбу, чтобы истребить запасы сахарного завода. Офицер нашего 1-го егерского полка прапорщик Россинский-Кабека не нашёл в нём ничего, кроме четырёх больших кадей белой сахарной патоки, которую он, сколько успел, раздал в присланные от полков ариергарда посудины для солдат и офицеров. А затем остатное немалое количество должен был, разрубя кади, спустить в ручей прилежащего к заводу оврага. Но прапорщик Кабека сверх розданной в полки припас налитой ею 10-вёдерный бочонок, прикреплённый к двухколёсной тележке, который и отослал на какой-то подбродяжной кляче в полк своему полковому командиру полковнику Карпенкову.
Смотря на бочонок сахарной патоки, полковник Карпенков вспомнил родную ему малороссийскую варенуху, по мнению его, весьма пригодную образу жизни в тяжких трудах аванпостных военного времени, особливо наступательных и отступных.
Было у нас при полку около сотни милиционных пикинёров (вооружённых пиками пехотинцев. – Ред.), данных нам незадолго пред тем, как и другим полкам егерским, для относу из сражения тяжелораненых и амуниции ружейной убитых. Полковник Карпенков велел двум из них достать где-нибудь в опустелой деревне кувшин порядочной величины, как, например, в полведра, и ржаной муки узелок. Такой кувшин наполнялся ежедневно, с утра, патокою до половины и доливался пенною горелкою; туда же клали: пригоршню рябиновых ягод, лавровых листов и щепоть зернового перцу с гвоздичною головкой. После чего он, заложенный ветошною пробкою и замазанный тестом, ставился к лёгкому огню на весь день; а если отряд ариергарда отступал, то милиционные пестуны кувшина переносили благоутробное чадо своё на древке пики назад, вон из выстрелов, и продолжали нагревать до самого сумерка дня. В это время, когда прекращаются все местные и всякие с французами битвы, полковник наш посылал верхового отыскать кувшин свой. И когда он являлся среди бивачной беседы нашей, то тут бывала у нас отрадная попойка, оживлявшая наши силы, истощённые боевыми напряжениями в лютых состязаниях с неприятелем, приступавшим к сердцу России, которому уступленного нами места каждый шаг требовал жертвы кровей обеих сторон, и потому мы часто пили и в вечную память «вчера беседовавших» в кругу нашем около священного кувшина.
Кувшин этот был таким божественным кумиром полковой нашей семьи, приближённой к полковнику, что каждый из офицеров её круга, как бы ни был изнурён сражением, при одном намёке полковника о сыске кувшина бросался опрометью и скакал напропалую чрез рвы, рытвины и буераки, лишь бы ускорить призвание его сахарного благоутробия к поклонению ему на благословляемой Господом сим вечери усердных сынов Отечества. Уварившийся чрез целый день исподволь нектар этот вдруг чудотворно оживлял каждого вкушавшего от него. Хвала ему во веки веков!
Сентября 22-го в сражении корпуса Милорадовича пред Тарутиным– это уже было за полдень – вдруг прибежал ко мне в боевую линию пикинёр наш – то был один из пестунов священного кувшина нашего – с следующею поистине горестною вестью. «Ваше высокоблагородие, – говорил он, задыхаясь, – беда сделалась: мы варили вон там, за бугром этим, кувшин, откуда ни возьмись, чинёнка (граната. – Ред.) упала подле нас, да как лопнет, и вот этим оскретком (осколком. – Ред.) своим так и рассадила нарозно кувшин». Он показал мне в поле принесённые им святые мощи мученика – кувшина нашего и злодейский осколок гранаты.
«Ах вы, глупцы-святопредатели! – сказал я пикинёру. – Да зачем вас лихая болезнь присунула так близко к выстрелам?» – «Мы, кажись, далеко были – и грех её беса знает, как она к нам хватила». – «Ну, брось эти черепья и не показывай глаз полковнику, а то он тебя живьём съест; беги скорей за село Тарутино к вагенмейстеру Максимову и скажи ему от меня, чтобы он тотчас заправил вновь другой кувшин, и выварите его – да скорее же беги». И пикинёр, бросив черепья между иными убитыми, пустился от меня во все ноги собачьей рысью к селу Тарутину.
Сражение при д. Винькове, пред левым берегом оврага ручья Чернишны, кончилось в сумерк дня того прогнанием неприятеля за ручей, но полковник Карпенков, бегая с егерями по порубке, однолетными отпрысками дубняжка покрытой, вспотел, а по захождении солнца, когда охолонуло, то он, не имея шинели, потому что она, быв привязана за седлом запасной лошади его, которая, испугавшись рикошетного ядра, вырвалась от рейт-кнехта (солдата-кучера. – Ред.), отыскавшего её уже на другой день за с. Тарутиным, прозябнув, получил лихорадку. Огня разложить было не можно по причине близости на прямой открытости низкого кустарника нашего места неприятельской батареи, поставленной по отступе его на высоту правой стороны Чернишны противу нас, могшей целить на огни биваков наших. И благотворного кувшина-феникса, настращённого нахальною «чинёнкою», три верховых посланца отыскать не могли.
Полковник трясся и стонал, но никак не соглашался оставить аванпостной позиции, славно приобретённой победою нашей; горе, да и только. Наконец, пред самою полуночию, в 11 часов, услышал я, сидя возле страдавшего моего храброго полковника, голос подпоручика Бурдукова, спрашивавшего: «Где Михайла Матвеевич?» – «Я здесь, ежели нашёл, ступай сюда!» И радостное слово его: «Нашёл!» – возвеселило и восхитило душу и сердце моё не меньше, как выигранное в тот день знатное сражение. «Давай его сюда, любезный Бурдуков, скорей!» – закричал я в радости для больного и здоровых, зачиная с себя.
Ощупью впотьмах сняли мы клобук с сахарного нашего божества Бурхана. Налив крышку флейтичьего футляра, обёрнутую платком, я подал стонавшему в ознобе полковнику, клича его: «Моисей Иванович, Моисей Иванович! Нуте-ка выпейте». Он вздынул голову, окутанную солдатскими шинелями. Руки его тряслись, и весь oн ходором ходил от лихорадки, и я, держа крышку, поил его. Выпив половину крышки, он стал сам держать её; допив же всю, ухнул, перекрестился, и всё прошло – испарина показалась. Слава благодарение Богу вышнему и чудотворному его кувшину, оживившим храброго, драгоценного Отечеству аванпостного полковника-героя.
Но мы невесело распили тогда этот нектар наш, ибо не было в кругу нашем того, который доставил нам оказию к этому каждовечернему наслаждению. В 20 шагах назади тёмного бивака, на месте знатной победы нашей врагов Отечества, лежал при могиле, вырытой пикинёрами, простреленный в грудь, падший со славою там прапорщик Россинский-Кабека в ожидании полкового священника, чтобы он, при блеске звёзд неба, призвал благословение Божие на священное тление падших в бою защитников Отечества. Мир праху твоему, юный друг наш, почиющий там, в родной земле, с славными товарищами твоими в ожидании пробуждения нашего к невечернему дню Царствия Христова с нашим Благословенным!
За границей
Когда, по вдохновенному предвозвестию Александра Благословенного, «не осталось ни единого вооружённого врага на земле русской», то пехотные корпуса армии нашей, перешед Польшу, двинулись вперёд свободно, без общего соединения, а полками, по Германии с приставшими в союз наш прусскими войсками чрез Силезию, Бранденбургию, Померанию и Саксонию, вслед за сильными кавалерийскими отрядами и партизанами нашими, преследовавшими кое-какие оскретки (остатки. – Ред.) французской армады, ускользнувшие от поражений наших. Герцогство Варшавское оставлено без внимания мстительного, ибо беспрестанные ошибки польского кабинета и всего народа Посполитой Речи, особливо во время протестантских сумятиц Европы, довели Польшу до необходимого её разрушения…
Левого фланга общего движения союзной российско-прусской армии пехота корпуса Милорадовича только 8 апреля поутру в первый раз соединилась в общую колонну пред Дрезденом в парадном устройстве. Милорадович выехал пред неё с многочисленною свитою своею и другими персонами, прибывшими из императорской квартиры. Он был в полном духе восторжения своего и во всех орденах, густо покрывавших геройскую грудь его. Колонна стояла пред Нейштадтом, предместием Дрездена правой стороны Эльбы. Наш 1-й егерский полк был в голове её. Подъехав к полку нашему, он поздоровался с солдатами и сказал всем сопровождавшим его: «Не нужно мне сказывать вам, господа сослуживцы мои, что это и по отличиям военным первый полк армии нашей».
Объехав все бригады свои, приветствуя обязательно полки, он возвратился пред голову колонны и повёл нас чрез Нейштадтскую крепость и знаменитый в Германии всей мост каменный в самый Дрезден. Тротуары и куртины моста, набережные, улицы, площади, балконы и окны дворцов и гражданских домов были наполнены и натисканы зрителями. Спиной к главному балкону Королевского дворца, на площади внутри города Милорадович стал на смотровое место, и полки проходили мимо его с музыкою, громом барабанов и криком «ура», мешавшимися с рукоплесканиями и возгласами народа. Солдаты наши, идя по городу, великолепно устроенному и наполненному нарядным и от самой природы саксонским из всех красивейшим народом, стекавшимся отовсюду, чтобы поглядеть северных богатырей, одолевших «непобедимых», гордо смотрели на восторженные лица их.
Перешед Дрезден, полк наш стал квартирам и в пригородном селении Признице. В остаток этого дня мы осмотрели в Дрездене Королевский дворец с знаменитою картинною галереей, оружейную палату и кунсткамеру, придворную католическую церковь великолепного римского образца с огромными колоннами снаружи и внутри под обширным, пологим до дерзновения куполом её. Правда, важнейшие редкости этой столицы – из опасения – вывезены были давно правительством в неприступную крепость Кёнигштейн, но все-таки оставалось их и в Дрездене немалое число. Ввечеру посмотрели и послушали славную Дрезденскую оперу.
С 13 апреля неделю св. Пасхи праздновали мы в четырёх переходах от Дрездена, по дороге чрез Фрайбург, в прекрасном мануфактурном городке Хемнице, где полк наш занимал близкое к нему селение и замок у благоприязненного нам владельца, по политической необходимости тогдашней удалившегося пред тем в Вену. Здесь объявлено нашему полку, что он за отличные военные подвиги, в год Отечественной войны оказанные, высочайше награждён надписью на кивере «За отличие».
Взято: Тут
625