ODAS
Мои глухари ( 6 фото )
Впервые на ток я попал без малого 40 лет назад. До этого по перу почти не охотился, предпочитая копытных. Стажа охотничьего имел три года да год ходил в кандидатах (кто помнит, в советское время процедура была жестко регламентирована), начинал с загонщика, как и положено, но очень быстро был определен в застрельщики за меткую стрельбу и удачливость.
ФОТО SHUTTERSTOCK
Я был молод, резв и быстр, никакой охотничьей работы не гнушался: хоть кабана разделать, хоть лосиную печенку пожарить, хоть воды натаскать да баню истопить — за все брался охотно.
И пригласил меня один опытный охотник-динамовец на свой заветный ток в глухой тайге, на стыке Ленинградской области и Вологодчины.
Личное авто об ту пору даже в нашей среде было редкостью, так что в ночи загрузился я с ружьем и рюкзаком в рейсовый «Икарус» и помчал в Подпорожье, где на рассвете встречал меня С.
А дальше пара часов местным автобусом по убитым дорогам, а потом еще двенадцать часов да пятнадцать километров пешком по бурелому и болоту с провалами в мокрый ноздреватый снег по колено, а где и по самые… короче, «вам по пояс будет»…
Глухарки весят в среднем около двух килограммов. Их окраска — пестрая смесь ржаво-желтого, черно-бурого и белого цвета в виде поперечных темных и ржаво-охристых пятен. Горло, сгиб крыла и верхняя часть груди тоже ржаво-красные. Такой окрас нужен самке для маскировки во время гнездования. ФОТО LARS FALKDALEN LINDAHL/WIKIMEDIA.ORG (CC BY-SA 2.0)
На место пришли к ночи, побросали вещи и сразу на подслух. С. шепотом объяснял, что да как: вот шумно прилетел на ток петух, вот направление, в котором его завтра надо искать, а вот еще один, и еще, а вот самый нетерпеливый защелкал, не дожидаясь утра…
А потом глухари, потоптавшись на ветках, угомонились, а мы вернулись в лагерь жечь костер, пить сладкий чай с некоторым количеством перцовки, разговаривать разговоры… А потом пошел дождь, мелкий, занудный, ленинградский.
И шел он, не переставая, все трое суток, что мы провели на току. Излишне говорить, что глухарь по такой погоде сидел вполдерева и молчал, как рыба. Всей нашей добычей на той охоте стали полудюжины селезней да один сумасшедший вальдшнеп, зачем-то протянувший вдоль просеки…
Но следующей весной я снова напросился на ток к С., благо удалось накопить несколько отгулов и договориться с шефом, что присовокуплю их к законным выходным. И была та охота классической, образцовой, эталонной — в общем, максимально удачной.
Начну с того, что с погодой нам несказанно повезло: редко бывает так, что ленинградская весна на протяжении недели без перерыва радует солнцем, теплом и безветрием. Благодарная природа откликнулась немедленно, все зазеленело, зацвело.
И даже двенадцатичасовой переход был не в тягость: предвкушение удачи облегчало вес рюкзака, и ноги сами несли меня вперед (удача в данном случае не только и не столько добыча, сколько ощущение свободы от городских, служебных и домашних проблем).
ФОТО ДМИТРИЯ ВАСИЛЬЕВА
Лагерная полянка встретила нас начинающимися сумерками, запахом нагретой земли, запоздалым гудением проснувшегося шмеля, журчанием ручейка в дренажной канаве. Удивительным (для меня, но не для С.) было то, что с прошлой весны, когда мы провели здесь три дня и три ночи, человеки сюда не добрались.
И стало понятно, что имя свое глухарь заслужил не только тем, что ничего не слышит под третье колено своей брачной песни, но и тем, что токует в исключительной глухомани. А дальше снова все было, как в прошлый раз: подслух, лагерь, костер, грог, разговоры…
И мой первый выход на огромный (несколько квадратных километров и не менее сотни поющих петухов!) глухариный ток.
Для охоты по глухарю нужна лайка с мягкой, незлобной работой. ФОТО SHUTTERSTOCK
И первый самостоятельно услышанный глухарь, и подскок к нему в темноте, и зашкаливающий адреналин в крови, и огромный птиц, топчущийся взад-вперед по веточке карандашной толщины, обкусывающий чем-то мешающие ему побеги, звонко щелкающий и точащий в утренней тишине: «Вот он я, самый лучший! Эй, курочки, смотрите, какой я расчудесный красавец! Эй, пацаны, кто на меня, кто тут смелый — покажись, подходи, вмиг наваляю!»
Одно неловкое движение, некстати треснувшая под ногой ветка — и глухарь замолкает, крутит головой, высматривая опасность, и проходит вечность, пока он успокоится, и снова песня, и снова подскок… И вот он на мушке, во всей красе. И вот четкий выстрел как точка в конце предложения.
Потом было еще бессчетное множество токов и добытых петухов. И в болоте застывал, ожидая продолжения песни, когда глухарь замолкал, и сапог, только что сучком пропоротый пониже щиколотки, и стоял я, не шевелясь, а в сапог струйкой вода ледяная бежала…
И на одной ноге стоял несколько минут, которые вечностью показались, а когда он снова запел, я полчаса отдыхал, наверное, никак дрожь в коленке не унять было… И без сапог, в одних носках подскакивал: ночью подморозило, каждый шаг был с хрустом…
И двух глухарей брал, стреляя одного под второе колено песни другого. Но тот, первый, был и останется самым ярким, самым вкусным воспоминанием. Как, наверное, и последний, добытый десять лет назад.
На то время я еще был обезножившим инвалидом, передвигался только с тростью, сильно хромая. Охотился, не отходя от машины, благо мест, одновременно проезжих, безлюдных и богатых дичью, знаю немало…
Для глухарей наибольшую опасность представляют филин и ястреб-тетеревятник. На току на глухаря бросается и сокол-сапсан. Зимой глухарей ловят росомаха, куница, горностай и соболь. ИЛЛЮСТРАЦИЯ ИЗ АРХИВА ПАВЛА ГУСЕВА
В ту весну пригласили меня молодые охотники на вальдшнепа (после глухариной считаю эту охоту самой красивой из весенних). Добротная база звезды эдак на четыре, с баней вечером, крахмальными простынями ночью и горячим завтраком утром.
Небедные угодья с непьющим егерем, грамотная организация охоты. Вечерние посиделки за самоваром, у камина; умеренное потребление алкоголя молодежью; душевная беседа с егерем под чай с местным брусничным и морошковым вареньем; покой, благолепие и умиротворенность.
И после некоторого молчаливого диалога с самим собой предлагает мне егерь пойти с рассветом на глухариный ток: «Дохромаешь без проблем, он у самой дороги, я в тапочках туда хожу». Знающим известно, как берегут охотники информацию о месте глухариного тока, особенно своего, личного.
От отца к сыну передается такая инфа, от деда к внуку: тока в одном месте веками существуют, если их не разбивать. А тут, говорит егерь, по плану на будущий год вырубка в этом месте будет, порушат ток — все одно. Хороший, говорит, ток, удобный: место сухое, сосняк по грядам песчаным, рядом болото — кромкой леса ток и есть…
Перед рассветом двинули. Довез меня до места, только что не прямо на ток на авто въехали. Вылез — и вправду, хоть в тапочках иди. Постоял, покурил. Подождал, пока стихнет звук отъезжающей машины, еще покурил.
Светать забрызгало, глухари проснулись, завозились на ветках, закашляли, один начал редко пощелкивать, голос пробуя, через какое-то время другой отозвался, потом третий присоединился. Небольшой ток, петухов на десяток, не более, не считая скрипунов.
Часа два прыгал, шаг-два, не больше: нога болит, не позволяет. К трем допрыгал, стоял, смотрел, слушал.
От третьего услышал еще одного. И как торкнуло: «Мой!» Пошел потихоньку в ту сторону. Издалека увидел: здоровущий, на самой маковке сосны, крылья растопырил, перья распушил. В азарте топчется, крутится, поет, не переставая, только точить закончит, как снова щелкать начинает. Под самую сосну допрыгал, помет и труха всякая на голову сыплются.
Смотрю вверх, а его не вижу, ветки мешают. Попрыгал обратно. Вот он, близко, плюнуть можно. Да видно, в азарте неаккуратно прыгал, подшумел я его: хоть и замер я тут же, на месте, будто окаменел, да только замолчал мой глухарь, как отрезал песню на середине.
Сидит, молчит, башкой вертит, меня высматривает. А я в камуфляже, да за-под кустом — не видит он меня никак. Но чует. И понимаю я, что петь он сегодня больше не будет.
А еще понимаю, что в том положении, в котором я замер, долго мне не простоять: равновесие мое зависит от тех мышц, о существовании которых я даже не подозревал, и начинают они отказывать, аж током их колотит. И не сдвинуться мне — глухарь увидит. И ружье мне не поднять — куст мешает.
ФОТО SHUTTERSTOCK
И начинаю я наоборот приседать к ружью, медленно-медленно, по миллиметру, чтоб глухарь на движение не среагировал. Зажимаю приклад под мышкой и целюсь наугад. И стреляю, и он падает, битый чисто…
Лет пятнадцать до этого и вот уже десять лет после не ходил я на глухариный ток с ружьем. Только послушать. Только посмотреть…
Справедливости ради следует рассказать еще об одном глухаре, взятом в начале зимы на пушной охоте. Пригласил меня на нее мой друг и учитель, профессор Т., ученый-биолог, зверовед и собаковод, профессиональный охотник, интеллигентнейший человек, прекрасный рассказчик и вообще.
Целый день мы мотались по лесам и болотам, настораживая капканы на норку, следуя за его прекрасно работающей восточносибирской лайкой, гонявшей енотовидных собак (двух добыли: лайка ввинчивалась в нору, жестко фиксируя добычу, оставалось только вызволить собаку из-под земли).
Уходились вусмерть и последние километры шли просто по дороге, сказав охоте нет, пока не услышали голос собаки недалеко от обочины. «Не пойду, устал! — сказал Т. — Судя по голосу, или белку лает, или птицу.
Хотите — можете стрельнуть из-под собаки. Если силы есть». Сил не было, но желание посмотреть на профессионально работающую собаку пересилило. Собака лаяла глухаря, сидевшего вполдерева метрах в двухстах от дороги.
Все было как в учебнике-наставлении по охоте на птицу с лайкой. Лаяла она грамотно, незлобно, чтоб не спугнуть, но и вязко, чтоб его внимание не ослабевало. Увидела меня, забежала за дерево, чтобы развернуть птица ко мне хвостом, оставалось только поднять ружье. Битую птицу тут же прижала, принесла к моим ногам, положила в снег и села рядом, глядя в глаза…
Стоит ли говорить, что следующей весной я взял себе лайку тех же кровей.
Автор: Николай Назаров
ФОТО SHUTTERSTOCK
Я был молод, резв и быстр, никакой охотничьей работы не гнушался: хоть кабана разделать, хоть лосиную печенку пожарить, хоть воды натаскать да баню истопить — за все брался охотно.
И пригласил меня один опытный охотник-динамовец на свой заветный ток в глухой тайге, на стыке Ленинградской области и Вологодчины.
Личное авто об ту пору даже в нашей среде было редкостью, так что в ночи загрузился я с ружьем и рюкзаком в рейсовый «Икарус» и помчал в Подпорожье, где на рассвете встречал меня С.
А дальше пара часов местным автобусом по убитым дорогам, а потом еще двенадцать часов да пятнадцать километров пешком по бурелому и болоту с провалами в мокрый ноздреватый снег по колено, а где и по самые… короче, «вам по пояс будет»…
Глухарки весят в среднем около двух килограммов. Их окраска — пестрая смесь ржаво-желтого, черно-бурого и белого цвета в виде поперечных темных и ржаво-охристых пятен. Горло, сгиб крыла и верхняя часть груди тоже ржаво-красные. Такой окрас нужен самке для маскировки во время гнездования. ФОТО LARS FALKDALEN LINDAHL/WIKIMEDIA.ORG (CC BY-SA 2.0)
На место пришли к ночи, побросали вещи и сразу на подслух. С. шепотом объяснял, что да как: вот шумно прилетел на ток петух, вот направление, в котором его завтра надо искать, а вот еще один, и еще, а вот самый нетерпеливый защелкал, не дожидаясь утра…
А потом глухари, потоптавшись на ветках, угомонились, а мы вернулись в лагерь жечь костер, пить сладкий чай с некоторым количеством перцовки, разговаривать разговоры… А потом пошел дождь, мелкий, занудный, ленинградский.
И шел он, не переставая, все трое суток, что мы провели на току. Излишне говорить, что глухарь по такой погоде сидел вполдерева и молчал, как рыба. Всей нашей добычей на той охоте стали полудюжины селезней да один сумасшедший вальдшнеп, зачем-то протянувший вдоль просеки…
Но следующей весной я снова напросился на ток к С., благо удалось накопить несколько отгулов и договориться с шефом, что присовокуплю их к законным выходным. И была та охота классической, образцовой, эталонной — в общем, максимально удачной.
Начну с того, что с погодой нам несказанно повезло: редко бывает так, что ленинградская весна на протяжении недели без перерыва радует солнцем, теплом и безветрием. Благодарная природа откликнулась немедленно, все зазеленело, зацвело.
И даже двенадцатичасовой переход был не в тягость: предвкушение удачи облегчало вес рюкзака, и ноги сами несли меня вперед (удача в данном случае не только и не столько добыча, сколько ощущение свободы от городских, служебных и домашних проблем).
ФОТО ДМИТРИЯ ВАСИЛЬЕВА
Лагерная полянка встретила нас начинающимися сумерками, запахом нагретой земли, запоздалым гудением проснувшегося шмеля, журчанием ручейка в дренажной канаве. Удивительным (для меня, но не для С.) было то, что с прошлой весны, когда мы провели здесь три дня и три ночи, человеки сюда не добрались.
И стало понятно, что имя свое глухарь заслужил не только тем, что ничего не слышит под третье колено своей брачной песни, но и тем, что токует в исключительной глухомани. А дальше снова все было, как в прошлый раз: подслух, лагерь, костер, грог, разговоры…
И мой первый выход на огромный (несколько квадратных километров и не менее сотни поющих петухов!) глухариный ток.
Для охоты по глухарю нужна лайка с мягкой, незлобной работой. ФОТО SHUTTERSTOCK
И первый самостоятельно услышанный глухарь, и подскок к нему в темноте, и зашкаливающий адреналин в крови, и огромный птиц, топчущийся взад-вперед по веточке карандашной толщины, обкусывающий чем-то мешающие ему побеги, звонко щелкающий и точащий в утренней тишине: «Вот он я, самый лучший! Эй, курочки, смотрите, какой я расчудесный красавец! Эй, пацаны, кто на меня, кто тут смелый — покажись, подходи, вмиг наваляю!»
Одно неловкое движение, некстати треснувшая под ногой ветка — и глухарь замолкает, крутит головой, высматривая опасность, и проходит вечность, пока он успокоится, и снова песня, и снова подскок… И вот он на мушке, во всей красе. И вот четкий выстрел как точка в конце предложения.
Потом было еще бессчетное множество токов и добытых петухов. И в болоте застывал, ожидая продолжения песни, когда глухарь замолкал, и сапог, только что сучком пропоротый пониже щиколотки, и стоял я, не шевелясь, а в сапог струйкой вода ледяная бежала…
И на одной ноге стоял несколько минут, которые вечностью показались, а когда он снова запел, я полчаса отдыхал, наверное, никак дрожь в коленке не унять было… И без сапог, в одних носках подскакивал: ночью подморозило, каждый шаг был с хрустом…
И двух глухарей брал, стреляя одного под второе колено песни другого. Но тот, первый, был и останется самым ярким, самым вкусным воспоминанием. Как, наверное, и последний, добытый десять лет назад.
На то время я еще был обезножившим инвалидом, передвигался только с тростью, сильно хромая. Охотился, не отходя от машины, благо мест, одновременно проезжих, безлюдных и богатых дичью, знаю немало…
Для глухарей наибольшую опасность представляют филин и ястреб-тетеревятник. На току на глухаря бросается и сокол-сапсан. Зимой глухарей ловят росомаха, куница, горностай и соболь. ИЛЛЮСТРАЦИЯ ИЗ АРХИВА ПАВЛА ГУСЕВА
В ту весну пригласили меня молодые охотники на вальдшнепа (после глухариной считаю эту охоту самой красивой из весенних). Добротная база звезды эдак на четыре, с баней вечером, крахмальными простынями ночью и горячим завтраком утром.
Небедные угодья с непьющим егерем, грамотная организация охоты. Вечерние посиделки за самоваром, у камина; умеренное потребление алкоголя молодежью; душевная беседа с егерем под чай с местным брусничным и морошковым вареньем; покой, благолепие и умиротворенность.
И после некоторого молчаливого диалога с самим собой предлагает мне егерь пойти с рассветом на глухариный ток: «Дохромаешь без проблем, он у самой дороги, я в тапочках туда хожу». Знающим известно, как берегут охотники информацию о месте глухариного тока, особенно своего, личного.
От отца к сыну передается такая инфа, от деда к внуку: тока в одном месте веками существуют, если их не разбивать. А тут, говорит егерь, по плану на будущий год вырубка в этом месте будет, порушат ток — все одно. Хороший, говорит, ток, удобный: место сухое, сосняк по грядам песчаным, рядом болото — кромкой леса ток и есть…
Перед рассветом двинули. Довез меня до места, только что не прямо на ток на авто въехали. Вылез — и вправду, хоть в тапочках иди. Постоял, покурил. Подождал, пока стихнет звук отъезжающей машины, еще покурил.
Светать забрызгало, глухари проснулись, завозились на ветках, закашляли, один начал редко пощелкивать, голос пробуя, через какое-то время другой отозвался, потом третий присоединился. Небольшой ток, петухов на десяток, не более, не считая скрипунов.
Часа два прыгал, шаг-два, не больше: нога болит, не позволяет. К трем допрыгал, стоял, смотрел, слушал.
От третьего услышал еще одного. И как торкнуло: «Мой!» Пошел потихоньку в ту сторону. Издалека увидел: здоровущий, на самой маковке сосны, крылья растопырил, перья распушил. В азарте топчется, крутится, поет, не переставая, только точить закончит, как снова щелкать начинает. Под самую сосну допрыгал, помет и труха всякая на голову сыплются.
Смотрю вверх, а его не вижу, ветки мешают. Попрыгал обратно. Вот он, близко, плюнуть можно. Да видно, в азарте неаккуратно прыгал, подшумел я его: хоть и замер я тут же, на месте, будто окаменел, да только замолчал мой глухарь, как отрезал песню на середине.
Сидит, молчит, башкой вертит, меня высматривает. А я в камуфляже, да за-под кустом — не видит он меня никак. Но чует. И понимаю я, что петь он сегодня больше не будет.
А еще понимаю, что в том положении, в котором я замер, долго мне не простоять: равновесие мое зависит от тех мышц, о существовании которых я даже не подозревал, и начинают они отказывать, аж током их колотит. И не сдвинуться мне — глухарь увидит. И ружье мне не поднять — куст мешает.
ФОТО SHUTTERSTOCK
И начинаю я наоборот приседать к ружью, медленно-медленно, по миллиметру, чтоб глухарь на движение не среагировал. Зажимаю приклад под мышкой и целюсь наугад. И стреляю, и он падает, битый чисто…
Лет пятнадцать до этого и вот уже десять лет после не ходил я на глухариный ток с ружьем. Только послушать. Только посмотреть…
Справедливости ради следует рассказать еще об одном глухаре, взятом в начале зимы на пушной охоте. Пригласил меня на нее мой друг и учитель, профессор Т., ученый-биолог, зверовед и собаковод, профессиональный охотник, интеллигентнейший человек, прекрасный рассказчик и вообще.
Целый день мы мотались по лесам и болотам, настораживая капканы на норку, следуя за его прекрасно работающей восточносибирской лайкой, гонявшей енотовидных собак (двух добыли: лайка ввинчивалась в нору, жестко фиксируя добычу, оставалось только вызволить собаку из-под земли).
Уходились вусмерть и последние километры шли просто по дороге, сказав охоте нет, пока не услышали голос собаки недалеко от обочины. «Не пойду, устал! — сказал Т. — Судя по голосу, или белку лает, или птицу.
Хотите — можете стрельнуть из-под собаки. Если силы есть». Сил не было, но желание посмотреть на профессионально работающую собаку пересилило. Собака лаяла глухаря, сидевшего вполдерева метрах в двухстах от дороги.
Все было как в учебнике-наставлении по охоте на птицу с лайкой. Лаяла она грамотно, незлобно, чтоб не спугнуть, но и вязко, чтоб его внимание не ослабевало. Увидела меня, забежала за дерево, чтобы развернуть птица ко мне хвостом, оставалось только поднять ружье. Битую птицу тут же прижала, принесла к моим ногам, положила в снег и села рядом, глядя в глаза…
Стоит ли говорить, что следующей весной я взял себе лайку тех же кровей.
Автор: Николай Назаров
Взято: Тут
46