Выпускники Военной академии в ... Бутырской тюрьме. ( 1 фото )

В годы Гражданской войны в России Бутырская тюрьма использовалась в том числе как место заключения арестованных Особым отделом ВЧК. Перевод тюрьмы в ведение МЧК произошел по решению Оргбюро ЦК РКП(б) от 25 августа 1919 г. (впрочем, фигуранты дел о контрреволюции сидели там и ранее). В тюрьме содержались многие бывшие офицеры, включая представителей военной элиты – выпускников Военной академии (также они содержались и при Особом отделе ВЧК на Лубянке, ).

Материалы архива общественной организации Московский политический Красный Крест (МПКК) дают возможность проанализировать различные вопросы, связанные с пребыванием этих лиц в заключении. В Бутырской тюрьме в 1918–1922 гг. содержались десятки бывших офицеров- генштабистов.

Среди них: Н. А. Бабиков, А. М. Бойко, К. К. Витков Мухутдинов А. А,М. М. Загю, А. М. Зайончковский, Е. И. Исаев, В. Н. Клембовский, В. А. Ладыженский, К. К. Литовцев (Шильдбах), В. З. Макшеев, А. К. Малышев, А. П. Медведев, А. И. Мезенцев, А. М. Мочульский, Н. Н. Оболешев, А. П. Перхуров, П. Н. Петрасевич, А. А. Поливанов, А. А. Постников, М. Ф. Раевский, А. П. Ревишин, Н. А. де Роберти, А. С. Ролько, Н. П. Сапожников, В. И. Селивачев, П. К. Семенов, А. Н. Ситников, и другие. Можно добавить, что в 1919 г. в женском одиночном корпусе содержалась и 29-летняя бывшая супруга знаменитого белого генерала В. О. Каппеля Ольга Сергеевна.

Сохранились опросные листы арестованных, собиравшиеся МПКК и позволяющие проанализировать широкий спектр вопросов, связанных с репрессивной политикой и практикой эпохи Гражданской войны в России, в том числе реконструировать особенности пребывания генштабистов в Бутырской тюрьме в 1918–1922 гг. Если в разгар широкомасштабной Гражданской войны под арестом находились реальные и потенциальные заговорщики и участники подпольных антибольшевистских организаций, то ближе к концу войны, в 1920 г., тюрьму заполнили пленные офицеры из антибольшевистских армий. Попадали под новые аресты и военспецы РККА.

В частности, были арестованы некоторые члены Особого совещания при главкоме. Участник подпольного антибольшевистского «Союза защиты родины и свободы» В. Ф. Клементьев, отбывавший наказание в Бутырке, оставил описание тюрьмы тех лет: «Бутырская тюрьма старая, трехэтажная, каменная, корпуса строились в разное время. Должно быть, сначала покоем были выведены три корпуса. В среднем корпусе – широкий вход с тяжелыми железными воротами: в него мог войти большой воз с сеном... Между корпусами небольшой тюремный двор с молодыми тополями, травниками и остатками цветочных клумб. Посередине двор церковь, большая, каменная, с куполами, увенчанная золотыми крестами. За церковью, в некотором отдалении, позднейшей постройки трехэтажный корпус, тоже каменный, соединяющий концы боковых корпусов... По коридорам днем и ночью ходили дежурные надзиратели (без оружия), время от времени заглядывая в «волчки». В Бутырской тюрьме камеры закрывались тяжелыми деревянными дверями, а не решетками, как в Таганке. Двери были перехвачены широкими железными полосами… В тюрьме, кроме камерных корпусов, было четыре башни… В тюремную баню гоняли два раза в месяц. Но как следует вымыться не давали – не успеваешь раздобыть шайку и заняться грязным бельем, как надзиратели уже гонят одеваться…» .

Арестованные офицеры, состоявшие за Особым отделом ВЧК, переводились в Бутырскую тюрьму после пребывания во внутренней тюрьме Особого отдела ВЧК на Лубянке. Затем из Бутырской тюрьмы они могли быть переведены в лагерь. Наиболее опасные содержались в одиночных камерах. Например, в таких условиях содержался бывший генерал Н. Н. Стогов, руководивший военной организацией «Национального центра» в Москве. В одиночной строгой камере содержался и другой подпольщик – бывший генерал В. И. Соколов . Основной проблемой для этой категории арестованных являлись длительные сроки заключения, при которых, однако, редко проводились допросы, следственные действия практически не осуществлялись, обвинения не предъявлялись. Например, бывший генерал И. И. Гончаренко был арестован 21 мая 1921 г., трижды допрошен. 4 октября он жаловался, что последний допрос состоялся 5 июля, затем 12 июля последовал перевод в Бутырскую тюрьму, где допросов не велось вовсе. Гончаренко вышел на свободу 18 ноября 1921 г. Бывший генерал А. М. Зайончковский, арестованный в октябре 1920 г., не допрашивался с конца ноября 1920 г. по конец июля 1921 г.

Бывший подполковник И. М. Чебеняев жаловался в июле 1920 г.:«Несмотря на ме- сячное пребывание под арестом, обвинение еще не предъявлено, и допрос не произ- веден. Тюремный режим крайне болезненно отзывается на здоровье, подорванном Германской кампанией (последствия контузии). Не имея в Москве родных и близких знакомых, не имею поддержки извне. Прошу о скорейшем расследовании дела». Офицеры часто не понимали ни своей вины, ни мотивов ареста. Бывший подполковник А. Д. Тарановский писал в МПКК: «Самое главное и для меня тяжелое – это держать меня в полном неведении относительно моего дела. Меня не допрашивают пятый месяц, несмотря на многочисленные мои просьбы, я до сих пор не знаю, за что арестован и в чем меня обвиняют. Я только чувствую, что по отношению меня применяют тягчайшую несправедливость – даже не удостаивают меня ни одним ответом на многочисленные мои просьбы и заявления. Я умоляю Вашего ходатайства о скорейшем разборе моего дела и если я виноват в чем-нибудь, то прошу предать меня суду, а если не виновен, то скорее освободить. Дальше сидеть в заключении и в таком неведении своего дела выше сил человеческих».

Квалификация сотрудников ВЧК первоначально оставляла желать лучшего. По-видимому, в этой связи потенциально нелояльных или совершивших те или иные проступки военспецов в основном изолировали в тюрьме. Такая система, возможно связанная и с большим количеством арестованных, порождала различные казусы. Например, бывший капитан В. Е. Стасевич постановлением Реввоентрибунала Рес- публики от 23 ноября 1919 г. в силу постановления ВЦИК об амнистии ко второй го- довщине Октябрьской революции Стасевич подлежал досрочному освобождению. Однако освобожден не был. 18 февраля 1920 г. супруга арестованного подала заявление с просьбой о применении амнистии к мужу, мотивируя это тем, что другой фигурант того же дела, комиссар, приговоренный к такому же сроку, уже освобожден.

Как в итоге выяснилось, об арестованном военспеце забыли, в результате чего он третий месяц после амнистии сидел в тюрьме. Начался розыск, приведший к освобождению Стасевича. Бытовые просьбы арестованных, как правило, сводились к получению предметов первой необходимости (постельные принадлежности, одеяло, подушка, полотенце, белье, носки, носовой платок, мыло, зубной порошок, щетка, кружка, ложка, чайник, лекарства). Иногда просили прислать продукты: сало, сухари, чай, сахар, какао, вобла, табак, папиросы. Некоторые просьбы не совсем обычны. Например, пленный белый генерал А. П. Ревишин писал 10 августа 1920 г.: «В виду невозможности заняться чем-либо в общей камере тюрьмы и желая продолжать изучение немецкого языка, прошу ходатайство о переводе меня в один из лагерей для военнопленных».

Бывший генерал А. М. Мочульский в заявлении от 16 февраля 1921 г. просил снабдить его книгами, «необходимыми для научной работы и удовлетворения духовных потребностей». Бывший капитан Г. И. Теодори в заключении писал военно-научные труды. Арестованные пытались с помощью Красного Креста сообщить родным о своем местонахождении и положении. Таково, например, обращение бывшего колчаковского генерала И. И. Смелова: «Усердно прошу сообщить моей больной жене, что я здоров и нахожусь в Бутырской тюрьме». Особенно остро переживали ситуацию те, у кого на свободе остались иждивенцы, не имевшие средств к существованию. Так, у В. Е. Стасевича на иждивении оставались отец 79 лет, мачеха 55 лет, жена 33 лет и ее дети 14 и 11 лет.

Свидания разрешались достаточно редко. Если никого из родных в Москве не было, оставалось надеяться на помощь Красного Креста. Бывший генерал А. Н. Суворов отмечал: «В Москве [у меня] никого нет. Передач не получаю. Что делается и делается ли в мою пользу, не знаю. Вероятно, никто и ничего».

Обращались арестованные и к тем, кто мог облегчить их участь. Например, бывший полковник Н. А. де Роберти написал письма с просьбой о содействии председателю Особого совещания при главнокомандующем бывшему генералу А. А. Брусилову и председателю ВЧК Ф. Э. Дзержинскому. Бывший генерал Н. П. Сапожников обратился за помощью к председателю Реввоенсовета Республики Л. Д. Троцкому, лично знавшему его по службе. Бывший капитан В. З. Макшеев также обратился к Брусилову, причем в разгар Советско-польской войны аргументировал свою просьбу об ускорении дела желанием «по мере сил принять участие в борьбе с внешним врагом».

В знак протеста против немотивированного заключения в тюрьме некоторые бывшие офицеры объявляли голодовку. Так, военспеца РККА, бывшего капитана А. И. Мезенцева арестовали 29 сентября 1921 г. как бывшего колчаковца при получении справки в Особом отделе ВЧК. Никакого обвинения ему не предъявили. Ранее, в 1920 г., Мезенцев уже арестовывался и отсидел семь месяцев. После нового ареста он пять недель провел в заключении без допроса. До января 1922 г. терпеливо ждал, но затем поставил ультиматум – если до 23 января ему не ответят по поводу дела и пер- спектив, он объявит голодовку. Поскольку ответа не последовало, 24 января Мезен- цев начал голодать 7 февраля 1922 г. его освободили . Не все инциденты заканчивались столь благополучно. Другой голодавший, бывший генерал В. Н. Клембовский, скончался в тюрьме от истощения в июле 1921 г. Заключенный Бутырской тюрьмы В. Ф. Клементьев (впрочем, его свидетельство содержит ряд неточностей) вспоминал о Клембовском: «Чекисты его долго держали в тюрьме без допросов. Генерал объявил голодовку. Явился, хотя и не сразу, полномочный представитель ВЧК. Предложил генералу прекратить голодовку. Клембовский продолжал голодать, кажется, так и умер от голода. Никто ему не помог, никто его делом не заинтересовался» .

Заключенные, переводившиеся из других мест, могли поступать в тюрьму в неудовлетворительном состоянии. Так, у бывшего генерала А. П. Перхурова после ареста в 1921 г. диагностировали общее истощение как следствие недоедания после сыпного тифа и цинги, которыми он заболел уже в заключении. Перхурова аресто- вали в мае в Екатеринбурге, а в Бутырскую тюрьму он попал в начале сентября. 21 сентября 1921 г. Перхуров писал: «Находясь в течение 1,5 года в заключении с пере- рывом в 2,5 месяца, перенеся сыпной тиф, заболев цингой, я совершенно обессилел, т.к. кроме тюремного довольствия ничего не получал. Семья и родные находятся в таком положении, что помочь ничем не могут, да и связь с ними не установлена. На основании изложенных причин обращаюсь с просьбой снабдить меня:

1) Хотя [бы] одной сменой белья, т.к. кроме одетого на мне, ничего не имею;

2) сменой теплого белья, а особенно теплыми портянками или носками и перчатками, т.к. руки и ноги обморожены еще в Японскую кампанию;

3) съестными припасами, могущими поддержать падающие силы;

4) полотенцем и носов. платком;

5) котелком или кастрюлькой для пищи;

6) если возможно, табаком и трубкой.

Болезненное состояние заключенные были склонны приписывать условиям их содержания. Бывший капитан В. В. Трофимов утверждал, что до ареста «был здоров, за время заключения заболел неврастенией в сильной степени и малокровием от го- лодовки». Бывший капитан Г. И. Теодори жаловался на мышечный и суставный ревматизм, отмечал, что «в тюрьме болезнь прогрессирует; начинается острое ослабление зрения и истощение».

Часть арестованных офицеров оказывалась в тюрьме в немолодом возрасте, что усугубляло их состояние. Бывший генерал Н. А. Бабиков отмечал, что заболел в тюрьме нефритом . Следует отметить, что в условиях разрухи и дефицита жизнь на свободе была подчас немногим лучше тюремной. Показателен случай бывшего капитана А. С. Ролько, который 29 декабря 1921 г. вышел на свободу в крайне тяжелом состоянии. 4 января 1922 г. он писал в Красный Крест: «29 декабря я выпущен из тюрьмы. До сего времени я не устроился, т.к. много формальностей. Угол я имею, но пищу получаю ежедневно – 1/2 фунта хлеба и суп. Это всего лишь раз в день. Я очень ослаблен, и такое питание меня ослабляет. Прошу помочь мне выда- чей продуктов на несколько дней». В результате ему предлагалось выдать сливоч- ное масло, чай и сахар. В случае болезни можно было лечиться в Московской тюремной больнице на улице Лесной.

Например, там находился в 1919 г. бывший генерал А. А. Поливанов, переведенный из Петрограда. Он жаловался в политический Красный Крест 30 декабря 1919 г.: «Наступил уже восьмой месяц моего содержания в заключении, гибельно действующем на мое здоровье, как-то усматривается из медиц[инского] свидетель- ства, приложенного к моему прошению в президиум М.Ч.К. от 29 сентября. Из этого прошения, препровожденного мною в копии 6 ноября в Политический «Красный Крест» видно, что как до революции, так и после революции, я всегда действовал на пользу народа и потому попадал в немилость царского правительства. По отношению к Советской власти я был лоялен и полагаю, что моими знаниями и опытом в области бюджетной, эконом[ической], железнодор[ожной] и военно- хозяйственной мог бы принести республике пользу. Столь продолжительное мое заключение в 65-летнем возрасте, лишив меня заработка, облекает на лишения и мою 57-летнюю жену. Не имея за собой предъявленной мне вины, я полагал, что ко мне будет применен пункт III «Декрета» об амнистии, изданного 5 ноября. Прошу ходатайства об освобождении меня согласно этого пункта, о возвращении в Петроград и о постановке меня в такие условия, кои исключили бы возможность дальнейшего ко мне недоверия власти. Ал. Поливанов» .

В другом заявлении Поливанов отметил: «Пробыв с 31 мая по 12 июля в тю- ремном подотделе М.Ч.К., я тяжко заболел и был переведен в больницу при Бутыр- ской тюрьме. Здесь моя болезнь определилась как общее истощение, склероз сердца, сопровождающийся припадками и неврастения, и восстановление сил, при лечении идет медленно: 31 мая я вошел в Москву еще бодрым человеком, а теперь, после 4-х месячного заключения, я немощный 65-летний старик. По всем этим соображениям я прошу об освобождении меня и о возвращении меня в Петроград, на попечение моей жены (детей не имею), которая, оставшись без моего заработка и, будучи слабой 57-летней женщиной, живет там, все более и более впадая в нужду. А. А. Поливанов».

Тюрьма оказалась местом содержания десятков бывших офицеров, что невозможно себе представить до 1917 г. В целом условия содержания в Бутырской тюрьме в то время, видимо, нельзя назвать тяжелыми. По свидетельству В. Ф. Клементьева, «жизнь… кажется, во всей Бутырской тюрьме текла ровно и гладко». По информации секретного отдела ВЧК на начало 1921 г. не все камеры в тюрьме запирались, что приводило к переходам из корпуса в корпус и даже к гуляниям мужчин с женщинами. Разумеется, отпечаток на условия тюремной жизни накладывали обстоятельства Гражданской войны. При этом участь арестованных определяли отнюдь не работники тюрьмы.

Гнедова Наталья Петровна, старший научный сотрудник НИЦ-1

ФКУ НИИ ФСИН России.