Море, клады и базары: это Израиль в бархатный сезон ( 12 фото )
- 13.11.2018
- 849
Главное сокровище любой страны — люди, а в Израиле — особенно. Там у многих глаз — алмаз: найти на пыльных раскопках клад в 300 золотых монет — проще некуда, милости просим. Израильтяне отлично умеют замечать интересное в повседневном и красивое в нестандартном. В этом убедилась Вероника Гудкова, съездившая в Тель-Авив и Иерусалим в бархатный сезон из Москвы.
Взойти в Страну
Израильтян видно уже в самолете, даже если это борт «Аэрофлота», а не El-Al. У всех, кто хотя бы недолго, несколько лет, прожил в Израиле, появляется своеобразная «ивритская» интонация — несколько распевная. Дети шумны и непосредственны, молодые женщины пренебрегают ярким макияжем и высокими каблуками, но держатся уверенно, пожилые дамы и джентльмены — в удобной обуви, одежде в спортивном стиле и с современными смартфонами, по которым беседуют с внуками, мешая русский с ивритом: «Беседер, Даня, мотек (Даня, сладенький, все в порядке)! Бабушка скоро приедет».
На иврите, впрочем, в Израиль, или в Эрец Исраэль (Страну Израиля), не приезжают, а «поднимаются», или «восходят». В случае с самолетом — очень верно. Той же чести, кстати, в самой Стране удостоен один город — Иерусалим. Что, помимо традиции, объясняется его географическим положением: он построен в Иудейских горах (в сравнении с Альпами невысоких, метров 800 в среднем, но все же).
В зоне прилета аэропорта имени Бен-Гуриона можно было бы снимать финальную сцену хрестоматийной рождественской комедии «Реальная любовь»: именно здесь ярчайше проявляются все лучшие качества знаменитой «еврейской мамы» и нежного левантийского отца. Жаркие объятия, мужья с цветами, слезы радости, малыши с воздушными шариками в пухлых ладошках, дети постарше с приветственными плакатами и так далее. Иностранным туристам вроде нас, которых никто из родственников в Эрец Исраэль не ждет, все равно передается это настроение: почему-то чувствуется, что мы желанные гости.
В автоматах на входе вместе с обычной минералкой и соками стоит местный «шоко» — молочный напиток с какао: некоторые шутят, что израильские дети впитывают патриотизм именно с ним, а не с молоком матери. Я выхожу на улицу, и в лицо ударяет теплый, но не жаркий, напитанный йодом воздух: средиземноморский морской ветер, неуловимый и неповторимый запах Леванта, смешанный — куда без этого — с бензиновым душком с автостоянки и запахом горячих пирожков-бурекас, которые жадно поглощает парень у стоянки такси, мимо которого я тащу чемодан. Это Израиль, детка.
У самого синего моря
После холодной ноябрьской Москвы в Тель-Авиве потрясающе тепло. Бархатный сезон здесь длится до середины ноября — начала декабря. Местные, впрочем, поздней осенью купаются реже, чем туристы, но рано утром на тель-авивских пляжах собираются своеобразные «ветеранские клубы»: несколько зрелых и даже пожилых дам и джентльменов, в шляпках и бейсболках, качаются на слабой зыби у линии волноломов. Днем обычно поднимается ветер, далеко заплывать боязно, а утром море тихое и теплое, как парное молоко: поплавать — именно то, что нужно перед работой, или, как сегодня, утром в пятницу (в Израиле пятница выходной, как и суббота: с вечера пятницы до вечера субботы в стране официально, по закону, никто не работает, кроме экстренных медицинских и спасательных служб, такси и некоторого количества маршруток с арабами-водителями).
— Я тут каждое утро плаваю, — рассказывает одна русскоязычная дама другой. — Жаль, компаньонка моя недавно переехала в Хайфу, не с кем теперь плавать. Может быть, с вами?
— У нас тут своя компания, — отвечает собеседница, указывая на двух активных товарок в плетеных шляпах с широченными полями по моде 1970-х, беседующих на иврите в воде неподалеку. На вид им лет 70, но очевидно, что на сей факт им плевать: яркая помада, броские сережки в ушах.
— Но я думаю, Двора и Эфрат не будут возражать, присоединяйтесь.
Мимо, не обращая внимания на дам, целеустремленно проплывает мужчина лет шестидесяти: модная яркая маска для снорклинга, длинные ласты. У него свои задачи: судя по мощным плечам, он занимается спортом далеко не первое десятилетие, и надо поддерживать форму. На пляже малыши возятся в прибойной волне, подростки целуются на песке или играют в мяч, поэтическая девушка с длинной гривой волос рисует на песке большим птичьим пером. Я подхожу ближе: это какая-то Медуза Горгона, но не злая, а улыбающаяся солнцу и морю. Немолодой, но прокачанный и дочерна загорелый поджарый мужик с длинными, стянутыми в хвост волосами, тоже похожий на древнегреческое божество, но на сей раз морское, проходит мимо меня с доской для SUP-борда под мышкой: альтернатива серфингу на тихой воде. Оборачивается и улыбается мне, и я улыбаюсь тоже.
Улыбайтесь, господа!
Здесь вообще много улыбаются. Улыбаются на пляже, улыбаются, разъезжаясь на велодорожке на арендованных электросамокатах (очень популярный вид транспорта), улыбаются, показывая дорогу к рынку от пляжа, улыбаются на рынке, даже торгуясь. Я на рынке, или, как его тут называют, шуке Кармель: утром в пятницу здесь продается все, от свежайших шаббатних хал и халвы ручной работы до кошерных кур и сезонных фруктов (единственный недостаток израильского ноября — кроме гранатов и инжира фруктов особо нет, израильские персики, которым, на мой взгляд, нет равных, уже сошли, надо ждать лета).
Торгующий халвой очень смуглый парень зазывает на свой товар. Халва из кунжутного семени изготавливается вручную, она здорово отличается от нашей суховатой халвы из подсолнечника и есть любых видов: и с перцем, и с медом, и с шоколадом, и с чем только нет. Дальше по курсу — вещевые ряды: качество не особо, зато все дешево. Если нужны сувениры и бижутерия, лучше брать здесь: в других туристических местах серебряные сережки и традиционные магниты и брелоки с хамсой, «ладонью Фатимы», продаются вдвое дороже.
Впрочем, если нужна не китайская штамповка, а сувениры ручной работы, нужно выйти с шука и свернуть на соседнюю улочку Нахалат Беньямин. Это местный «Арбат», утром в пятницу — безусловная вотчина местных художников-прикладников, торгующих делом рук своих. Ручная работа, или, по-местному, «аводат яд», ценится в Израиле уже как таковая, практически вне зависимости от художественной ценности итогового результата. На Нахалат Беньямин это особенно бросается в глаза: рядом с настоящими произведениями искусства продается натуральный шлак вроде небрежно вылепленных фигурок по пять шекелей или неумело нарисованных шаржей на политиков.
— Вы снимайте, снимайте, не стесняйтесь, — говорит мне русскоязычный мастер, торгующий хамсами из дерева в технике маркетри. Меня предупредили заранее, и я вежливо спрашиваю разрешения, прежде чем щелкнуть камерой.
— А если кто будет возражать, — он с угрозой оглядывается на свою эксцентрически одетую и увешанную серебряными браслетами и цепочками соседку, торгующую чем-то вроде цветных витражей, — так вы им скажите, что тут прежде всего художественная выставка, а уж потом базар!
Но самый любимый и туристами, и местными базар — «блошинка» шук Пишпишим — раскидывается в пятницу в Старом городе Яффо — древнем порту, куда причаливали финикийские суда еще в библейские времена. Я отправляюсь туда через Неве Цедек, старейший район современного Тель-Авива с живописной, хотя местами и руинированной, исторической застройкой. С деньгами, если ты увлекающийся шопоголик или гурман-исследователь, там лучше не появляться: в отреставрированных зданиях открыто множество лавочек с одеждой и украшениями от израильских дизайнеров. Все это стоит куда дороже, чем на Нахалат Беньямин, и есть риск остаться без единого шекеля уже через пару часов.
По вечерам магазины довольно рано закрываются, но на смену им приходит другое искушение: рестораны и бары. Больше всего баров в Тель-Авиве — на местном «Бродвее», бульваре Ротшильда: из заведения в заведение можно ходить всю ночь. В одном — модный диджей, в другом — бодрая рок-группа, в третьем — фирменные коктейли, в четвертом владелец устроил нечто вроде галереи из собственной коллекции пластиковых фигурок.
Еще один популярный ресторанно-бутиковый кластер — здания старой железнодорожной станции, первой, построенной на земле будущего государства Израиль: ветка соединяла Яффо и Иерусалим. Теперь в бывшем маленьком вокзале и пакгаузах — модные лавочки и испанский ресторан Vicky Cristina со столиками под открытым небом и сенью старых эвкалиптов (когда-то их массово завезли и высаживали на севере страны в болотистых районах Изреельской долины, чтобы высосать из земли избыточную влагу и извести малярийного комара, причину болезней и гибели первых поселенцев).
Но вот, собственно, и Яффо. Этот город, некогда отдельный, давно стал по факту южной частью Тель-Авива, но населен он по преимуществу арабами. На дверях мечети висит объявление с картинками, изображающими дресс-код. Женщине — только хиджаб, мужчине достаточно надеть брюки, а не шорты. Дальше старинные, оттоманских времен улочки заманивают в чрево антикварного базара: часть его — постоянно действующие магазины, открытые в любой рабочий день. Можно купить лампу 1950-х годов или стул 1930-х, но не сказать, чтоб дешево. Здесь же — множество непритязательных кабачков на любой вкус, многие обставлены антикварной мебелью, блюда ближневосточной кухни (хумус с горячими лепешками, баранина, салаты) подают на старомодных тарелках с розочками: все куплено тут же, на базаре.
Настоящая барахолка-блошинка работает только в пятницу с утра часов до трех дня: я очень правильно подошла поближе к закрытию, когда торговцы делаются сговорчивее.
— Почем кувшин?
Немолодой торговец-мизрахи (еврей, выходец из южного Средиземноморья, Йемена или Ирана) окидывает меня оценивающим взглядом: сколько выложит туристка, насколько состоятельна и доверчива?
— 150 шекелей.
— Да хаваль аль а-зман (буквально «жалко времени», означает нечто вроде «да щас прям»)! — нагло отвечаю я и отхожу от мизрахи; он удивляется (ведь не знает тетка иврита, а дерзит!) бежит за мной с кувшином, скидывая по десятке с каждым шагом.
Тут же лежат на раскинутых на земле тряпках и одеялах пластинки забытых ивритских поп-звезд, тазы со старыми монетами, сломанные куклы, стоптанные туфли, потертые сумки, давно вставшие часы и прочий характерный для любой барахолки мира набор. Кругом расставлены столы, где ювелиры продают свою бижутерию ручной работы, активисты — всякий социальный самиздат, мыловарщицы — мыло ручной работы. Тут же наяривает самодеятельная рок-группа. Попасть на базар легко, выбраться сложнее: толпа густеет, но я кое-как выбираюсь.
Немного дизайна
На барахолку чем-то похож главный музей Яффо: бывший дом израильской художницы и скульптора Иланы Гур. В самом Тель-Авиве к услугам любителей прекрасного — большой, поистине академический музей современного искусства, где есть все, включая импрессионистов, Пикассо и Роя Лихтенштейна, а в пригороде Тель-Авива Холоне — весьма представительный музей дизайна. Но сейчас я в доме Иланы Гур, превращенном в галерею, концертный зал и собрание ее этнографических и бытовых коллекций.
Музей, мягко говоря, перенасыщен смыслами: на плоской крыше здания (в оттоманские времена в нем был постоялый двор) стоит скульптура коня с задранным хвостом, старинные глиняные сосуды, фрагменты торсов, огромная композиция в духе поп-арта, изображающая злых детей, забивающих вилами вместо трезубца мужчину с лицом Посейдона, а рядом — трогательная бронзовая овечка. Внутри — африканские маски, разрисованное пианино, провокационная графика и целая коллекция медных котлов. Тем, кто такое любит, — интересно, другие посещают музей для общего развития, а потом спускаются по старым стертым каменным ступеням многочисленных улочек-лесенок вниз, к порту: поесть рыбки.
Порт Яффо хорош для туристов-любителей морепродуктов тем, что местные ресторанчики и забегаловки держат арабы, у которых меню некошерное и включает запрещенные еврейским религиозным законом дары моря: креветок, кальмаров и моллюсков. В самой недорогой и популярной точке можно за 30 шекелей буквально объесться свежей мелкой рыбешкой в кляре: ее таскают прямо из порта, обжаривают в масле при посетителе и отдают навынос. Для желающих пообедать с комфортом есть обычные заведения со скатертями и вином.
Искушение поджидает шопоголика и в порту: два раза в год в Яффо проходит выставка-продажа израильского обувного дизайна. Большая часть обуви ничем не примечательна, но есть и забавные образчики: дизайнер Орен Векслер продает старомодные, в стиле 1930-х, двухцветные штиблеты с лентами вместо шнурков и принтами старых фото из ее родного города Петах-Тиквы, а арабская обувщица Сахар абу Сейф предлагает минималистичные остроносые лоферы с арабской вязью, похожие на марокканские бабуши. На стенде бренда MeDusa с пластиковыми рельефными клатчами я ловлю себя за руку, непроизвольно двинувшуюся в сторону кошелька (моего собственного, разумеется) и быстро покидаю помещение.
В Яффо (как, впрочем, и в Неве Цедеке и других старых кварталах Тель-Авива) есть куда менее затратное развлечение: разглядывание уличных граффити. Такое разнообразие стилей можно встретить разве что в самых богемных кварталах Берлина. Израильтяне рисуют на стенах все, что приходит в голову: от страшных монстров до гигантских реалистичных белок, от совершенно психоделической коровы в цветных разводах, сидящей в развязной позе, до философских рисунков в стиле Бэнкси, от тщательно проработанных многоцветных картин до схематического изображения хасида в лисьей шапке-штреймле.
Хасиды и не только
Настоящих хасидов в штреймлах в старых районах Тель-Авива тоже можно встретить, но настоящее разнообразие религиозной публики (ее на иврите называют «харедим», хасиды — лишь одно из направлений ортодоксального иудаизма) предлагает, конечно, Иерусалим. Когда туда «восходишь» по главному шоссе, соединяющему два крупнейших города страны, на глазах меняется и ландшафт, и флора, и, кажется, даже климат: вместо влажного, насыщенного морской солью приморского воздуха иерусалимский воздух чист и прохладен, много сосен и мало тропических растений (хотя можно встретить и пальму, и бугенвиллию), много бело-золотистого известняка. Его называют «иерусалимским камнем», им облицованы все здания в городе и мостовые, от этого золотистого оттенка, особенно ясного на закате, город прозвали Ерушалайм Захава — «Золотой Иерусалим».
Каким город был в библейской древности, можно увидеть в музее Израиля: в его парке на вершине одного из холмов, рядом с белым, постоянно омываемым фонтанами куполом музея «Храм Книги», где хранятся легендарные кумранские свитки с древнейшим арамейским текстом Библии, ученые воссоздали макет Иерусалимского храма и окружавших его две тысячи лет назад кварталов. Кстати, словно для того, чтобы сбавить пафос, в день моего посещения музея выяснилось, что московская мода на пластиковые сакуры имеет своих приверженцев и в Израиле: в нерабочие дни музейные залы и части парка сдают под торжества, и как раз в день нашего прихода кто-то готовился к бар-мицве, уставив парк пластиковыми сакурами.
Впрочем, сакуры временны, а древности вечны. Раскопки в Иерусалиме тоже примерно вечны, поскольку найти что-то интересное можно в любой части Старого города и в любом из его многочисленных культурных слоев. Нужно только немного денег на ведение раскопок и несколько настоящих энтузиастов, таких, например, как профессор Эйлат Мазар. Она еще студенткой высказала гипотезу о том, где может находиться дворец легендарного библейского царя Давида, но тогда у нее не было денег для подкрепления своего предположения реальными находками. Став профессором, Мазар добыла финансирование и нашла Давидов дворец (точнее, его остатки и красивую скульптурную капитель, изображение которой украшает двухшекелевую монету).
Во время раскопок римских вилл рядом с городом Давида и подземных тоннелей для стока воды, в которых прятались во время Иудейской войны еврейские повстанцы, одна из волонтерок, работавших в раскопе (кстати, волонтером может стать практически любой желающий, отправивший заявку и прошедший собеседование, в том числе иностранец), обнаружила в тайнике внутри древней стены клад из примерно трех сотен римских золотых монет. «Вот под той стеной лежал клад!» — небрежно машет рукой гид, и сразу хочется все бросить и остаться в Иерусалиме волонтером. Еще бы, ведь, похоже, В Золотом городе золото буквально лежит под ногами.
Древности древностями, но и современная жизнь в Старом городе похожа на древность. В шабат у Стены плача, или Западной стены, или Котеля (единственного фрагмента снесенного римлянами в 70 году нашей эры иерусалимского храма), особенно людно, но фотографировать не разрешается: у религиозных евреев в субботу запрет на подобные вещи. Впрочем, пофотографировать можно в любой день. У древних камней рядом сидят пожилые еврейки-мизрахи, сефардки и ашкеназки в традиционно скромной одежде религиозных женщин, российские туристки в шортах, стыдливо задрапированных шелковыми платками, а также индианки в сари, африканки в ярких платьях и паломницы из всех, пожалуй, стран мира — как иудейки, так и христианки. Вероятно, та же картина и на мужской половине Стены, но я не могу это проверить: женщинам проход туда запрещен, как и мужчинам в женскую часть.
Современные товары на иерусалимском арабском базаре продают в старинных лабазах, арабки ходят в традиционных одеяниях, и даже портрет дагестанского борца смешанных единоборств Хабиба, всеобщей гордости мусульманского мира, висит под древними каменными сводами, возведенными во времена султана Сулеймана Великолепного.
Арабские торговцы торгуются ничуть не мягче еврейских, да еще и норовят надуть. В одном из ювелирных магазинчиков продавец (судя по вальяжному виду, владелец) скучал без покупателей, очевидно, слишком долго, и, увидев меня, случайно забредшую в магазин, кинулся на добычу, как коршун. Товар у него был скромный, но рекламировал он его так яро, что захотелось подыграть.
— О, вы выбрали мою лучшую вещь! Сразу видно ваш потрясающий вкус и верный глаз. Берите!
— А сколько?
— Не смотрите на ценник! Для вас — всего тысяча долларов!
— Многовато.
— Ну, для вас с вашим художественным вкусом — пятьсот.
— И пятисот нет, увы, — поворачиваюсь к выходу.
— Триста.
Я достаю кошелек, словно готова платить, он торопливо запаковывает дрянные сережки, которым красная цена — баксов сто от силы. Я делаю вид, что опять раздумываю, снова распаковываю сережки, разглядываю и говорю:
— Нет, извините, не могу.
Быстро иду к выходу и стараюсь не рассмеяться, когда продавец кричит в спину:
— Двести пятьдесят, мадам! Двести только для вас! Мадам, ну сто пятьдесят!
Время, разумеется, вносит свои коррективы во все в Старом городе, кроме алчности торговцев. В помещении, по христианской традиции называемом «Залом тайной вечери», которое постоянно посещают толпы христианских паломников, окна украшают оттоманские витражи, а пятисотлетние стены Старого города испещрены следами пуль и осколков времен Шестидневной войны 1967 года. Если подняться на стены Старого города (есть такая экскурсия), то в южном направлении можно увидеть при хорошей погоде цепочки иудейских гор, за которыми расположены пустыня Негев, Мертвое море, оазис Эйн-Геди — места автобусных экскурсий для изнеженных туристов, треков для тех, кто не боится пеших переходов по жаре, бесконечной натуры для фотографов-пейзажистов и санаторного отдыха для тех, кому нужно лечение насыщенной солью мертвоморской водой.
А если нет желания далеко ходить, то кое-что интересное можно найти прямо под стенами со стороны Яффских ворот. Например, взять напрокат сегвей, объехать и осмотреть старинные кварталы маленьких каменных домов Ямин Моше, близлежащий парк с фонтаном с фигурами львов (символов Иерусалима) и респектабельное здание гостиницы King David, где останавливаются политики и кинозвезды. А потом завернуть в квартал художников и ремесленников Artists Colony (на иврите Hutzot Hayotzer). Здесь, наряду с живописцами и фотографами, которых много в любом богемном месте любого большого города, есть и очень интересные мастера. Например, Карина и Роберт Клейман ткут на традиционном ткацком стане полностью кошерные молитвенные покрывала-талиты, а ювелир Сари Срулович кует из серебра традиционные кубки-кидуши для благословения вина, подсвечники для возжигания женщинами свеч в шабат и навершия для свитков Торы (первых пяти книг Библии в христианской традиции) — и все это в современном ключе.
Завершить пребывание в Иерусалиме (которое всегда кажется слишком кратким) местные советуют в одном из ресторанов арабской деревни Абу-Гош на выезде из Иерусалима: перед тем, как «сойти» из священного города, стоит как следует подкрепиться. Там хорошо готовят баранину (само собой, халяльную) и, несмотря на мусульманский запрет на винопитие, туристам-иноверцам нальют кармельского вина (разумеется, кошерного).
Я прощаюсь с Израилем там же, где несколькими днями ранее с ним встретилась: в аэропорту. Опять трогательные сцены в духе «Реальной любви»: вот, например, спортивный сын-походник (жилет-разгрузка, кроссовки, бандана и байкерские ботинки), явно настоящий, подлинный израильтянин, хотя и русскоязычный, тащит сумку старенькой маме к стойке регистрации. Сумка упакована явно профессионалом: сын даже «простегал» ее неснимаемыми пластиковыми хомутиками. У самой стойки мама всплескивает руками: ах, паспорт остался в намертво закрытой сумке. Сын успокаивающе гладит маму по плечу, целует в седую макушку и привычным движением достает кусачки и диспенсер с новыми хомутиками: совершенно очевидно, что мамина забывчивость для него — дело привычное.
Уже на гейте снова вижу настоящую израильтянку. Нисколько не стесняясь присутствием посторонних, молодая женщина делает асаны йоги, потом изгибается на кресле, тянет спину. Здесь так принято: делай как удобно и полезно тебе, лишь бы не мешать другим, а она никого не задевает и обувь на сиденья не ставит. Таким необычным, но характерным образом прощается со мной эта странная, но дружелюбная страна. Шалом, Израиль, до новых встреч.
Взойти в Страну
Израильтян видно уже в самолете, даже если это борт «Аэрофлота», а не El-Al. У всех, кто хотя бы недолго, несколько лет, прожил в Израиле, появляется своеобразная «ивритская» интонация — несколько распевная. Дети шумны и непосредственны, молодые женщины пренебрегают ярким макияжем и высокими каблуками, но держатся уверенно, пожилые дамы и джентльмены — в удобной обуви, одежде в спортивном стиле и с современными смартфонами, по которым беседуют с внуками, мешая русский с ивритом: «Беседер, Даня, мотек (Даня, сладенький, все в порядке)! Бабушка скоро приедет».
На иврите, впрочем, в Израиль, или в Эрец Исраэль (Страну Израиля), не приезжают, а «поднимаются», или «восходят». В случае с самолетом — очень верно. Той же чести, кстати, в самой Стране удостоен один город — Иерусалим. Что, помимо традиции, объясняется его географическим положением: он построен в Иудейских горах (в сравнении с Альпами невысоких, метров 800 в среднем, но все же).
В зоне прилета аэропорта имени Бен-Гуриона можно было бы снимать финальную сцену хрестоматийной рождественской комедии «Реальная любовь»: именно здесь ярчайше проявляются все лучшие качества знаменитой «еврейской мамы» и нежного левантийского отца. Жаркие объятия, мужья с цветами, слезы радости, малыши с воздушными шариками в пухлых ладошках, дети постарше с приветственными плакатами и так далее. Иностранным туристам вроде нас, которых никто из родственников в Эрец Исраэль не ждет, все равно передается это настроение: почему-то чувствуется, что мы желанные гости.
В автоматах на входе вместе с обычной минералкой и соками стоит местный «шоко» — молочный напиток с какао: некоторые шутят, что израильские дети впитывают патриотизм именно с ним, а не с молоком матери. Я выхожу на улицу, и в лицо ударяет теплый, но не жаркий, напитанный йодом воздух: средиземноморский морской ветер, неуловимый и неповторимый запах Леванта, смешанный — куда без этого — с бензиновым душком с автостоянки и запахом горячих пирожков-бурекас, которые жадно поглощает парень у стоянки такси, мимо которого я тащу чемодан. Это Израиль, детка.
У самого синего моря
После холодной ноябрьской Москвы в Тель-Авиве потрясающе тепло. Бархатный сезон здесь длится до середины ноября — начала декабря. Местные, впрочем, поздней осенью купаются реже, чем туристы, но рано утром на тель-авивских пляжах собираются своеобразные «ветеранские клубы»: несколько зрелых и даже пожилых дам и джентльменов, в шляпках и бейсболках, качаются на слабой зыби у линии волноломов. Днем обычно поднимается ветер, далеко заплывать боязно, а утром море тихое и теплое, как парное молоко: поплавать — именно то, что нужно перед работой, или, как сегодня, утром в пятницу (в Израиле пятница выходной, как и суббота: с вечера пятницы до вечера субботы в стране официально, по закону, никто не работает, кроме экстренных медицинских и спасательных служб, такси и некоторого количества маршруток с арабами-водителями).
— Я тут каждое утро плаваю, — рассказывает одна русскоязычная дама другой. — Жаль, компаньонка моя недавно переехала в Хайфу, не с кем теперь плавать. Может быть, с вами?
— У нас тут своя компания, — отвечает собеседница, указывая на двух активных товарок в плетеных шляпах с широченными полями по моде 1970-х, беседующих на иврите в воде неподалеку. На вид им лет 70, но очевидно, что на сей факт им плевать: яркая помада, броские сережки в ушах.
— Но я думаю, Двора и Эфрат не будут возражать, присоединяйтесь.
Мимо, не обращая внимания на дам, целеустремленно проплывает мужчина лет шестидесяти: модная яркая маска для снорклинга, длинные ласты. У него свои задачи: судя по мощным плечам, он занимается спортом далеко не первое десятилетие, и надо поддерживать форму. На пляже малыши возятся в прибойной волне, подростки целуются на песке или играют в мяч, поэтическая девушка с длинной гривой волос рисует на песке большим птичьим пером. Я подхожу ближе: это какая-то Медуза Горгона, но не злая, а улыбающаяся солнцу и морю. Немолодой, но прокачанный и дочерна загорелый поджарый мужик с длинными, стянутыми в хвост волосами, тоже похожий на древнегреческое божество, но на сей раз морское, проходит мимо меня с доской для SUP-борда под мышкой: альтернатива серфингу на тихой воде. Оборачивается и улыбается мне, и я улыбаюсь тоже.
Улыбайтесь, господа!
Здесь вообще много улыбаются. Улыбаются на пляже, улыбаются, разъезжаясь на велодорожке на арендованных электросамокатах (очень популярный вид транспорта), улыбаются, показывая дорогу к рынку от пляжа, улыбаются на рынке, даже торгуясь. Я на рынке, или, как его тут называют, шуке Кармель: утром в пятницу здесь продается все, от свежайших шаббатних хал и халвы ручной работы до кошерных кур и сезонных фруктов (единственный недостаток израильского ноября — кроме гранатов и инжира фруктов особо нет, израильские персики, которым, на мой взгляд, нет равных, уже сошли, надо ждать лета).
Торгующий халвой очень смуглый парень зазывает на свой товар. Халва из кунжутного семени изготавливается вручную, она здорово отличается от нашей суховатой халвы из подсолнечника и есть любых видов: и с перцем, и с медом, и с шоколадом, и с чем только нет. Дальше по курсу — вещевые ряды: качество не особо, зато все дешево. Если нужны сувениры и бижутерия, лучше брать здесь: в других туристических местах серебряные сережки и традиционные магниты и брелоки с хамсой, «ладонью Фатимы», продаются вдвое дороже.
Впрочем, если нужна не китайская штамповка, а сувениры ручной работы, нужно выйти с шука и свернуть на соседнюю улочку Нахалат Беньямин. Это местный «Арбат», утром в пятницу — безусловная вотчина местных художников-прикладников, торгующих делом рук своих. Ручная работа, или, по-местному, «аводат яд», ценится в Израиле уже как таковая, практически вне зависимости от художественной ценности итогового результата. На Нахалат Беньямин это особенно бросается в глаза: рядом с настоящими произведениями искусства продается натуральный шлак вроде небрежно вылепленных фигурок по пять шекелей или неумело нарисованных шаржей на политиков.
— Вы снимайте, снимайте, не стесняйтесь, — говорит мне русскоязычный мастер, торгующий хамсами из дерева в технике маркетри. Меня предупредили заранее, и я вежливо спрашиваю разрешения, прежде чем щелкнуть камерой.
— А если кто будет возражать, — он с угрозой оглядывается на свою эксцентрически одетую и увешанную серебряными браслетами и цепочками соседку, торгующую чем-то вроде цветных витражей, — так вы им скажите, что тут прежде всего художественная выставка, а уж потом базар!
Но самый любимый и туристами, и местными базар — «блошинка» шук Пишпишим — раскидывается в пятницу в Старом городе Яффо — древнем порту, куда причаливали финикийские суда еще в библейские времена. Я отправляюсь туда через Неве Цедек, старейший район современного Тель-Авива с живописной, хотя местами и руинированной, исторической застройкой. С деньгами, если ты увлекающийся шопоголик или гурман-исследователь, там лучше не появляться: в отреставрированных зданиях открыто множество лавочек с одеждой и украшениями от израильских дизайнеров. Все это стоит куда дороже, чем на Нахалат Беньямин, и есть риск остаться без единого шекеля уже через пару часов.
По вечерам магазины довольно рано закрываются, но на смену им приходит другое искушение: рестораны и бары. Больше всего баров в Тель-Авиве — на местном «Бродвее», бульваре Ротшильда: из заведения в заведение можно ходить всю ночь. В одном — модный диджей, в другом — бодрая рок-группа, в третьем — фирменные коктейли, в четвертом владелец устроил нечто вроде галереи из собственной коллекции пластиковых фигурок.
Еще один популярный ресторанно-бутиковый кластер — здания старой железнодорожной станции, первой, построенной на земле будущего государства Израиль: ветка соединяла Яффо и Иерусалим. Теперь в бывшем маленьком вокзале и пакгаузах — модные лавочки и испанский ресторан Vicky Cristina со столиками под открытым небом и сенью старых эвкалиптов (когда-то их массово завезли и высаживали на севере страны в болотистых районах Изреельской долины, чтобы высосать из земли избыточную влагу и извести малярийного комара, причину болезней и гибели первых поселенцев).
Но вот, собственно, и Яффо. Этот город, некогда отдельный, давно стал по факту южной частью Тель-Авива, но населен он по преимуществу арабами. На дверях мечети висит объявление с картинками, изображающими дресс-код. Женщине — только хиджаб, мужчине достаточно надеть брюки, а не шорты. Дальше старинные, оттоманских времен улочки заманивают в чрево антикварного базара: часть его — постоянно действующие магазины, открытые в любой рабочий день. Можно купить лампу 1950-х годов или стул 1930-х, но не сказать, чтоб дешево. Здесь же — множество непритязательных кабачков на любой вкус, многие обставлены антикварной мебелью, блюда ближневосточной кухни (хумус с горячими лепешками, баранина, салаты) подают на старомодных тарелках с розочками: все куплено тут же, на базаре.
Настоящая барахолка-блошинка работает только в пятницу с утра часов до трех дня: я очень правильно подошла поближе к закрытию, когда торговцы делаются сговорчивее.
— Почем кувшин?
Немолодой торговец-мизрахи (еврей, выходец из южного Средиземноморья, Йемена или Ирана) окидывает меня оценивающим взглядом: сколько выложит туристка, насколько состоятельна и доверчива?
— 150 шекелей.
— Да хаваль аль а-зман (буквально «жалко времени», означает нечто вроде «да щас прям»)! — нагло отвечаю я и отхожу от мизрахи; он удивляется (ведь не знает тетка иврита, а дерзит!) бежит за мной с кувшином, скидывая по десятке с каждым шагом.
Тут же лежат на раскинутых на земле тряпках и одеялах пластинки забытых ивритских поп-звезд, тазы со старыми монетами, сломанные куклы, стоптанные туфли, потертые сумки, давно вставшие часы и прочий характерный для любой барахолки мира набор. Кругом расставлены столы, где ювелиры продают свою бижутерию ручной работы, активисты — всякий социальный самиздат, мыловарщицы — мыло ручной работы. Тут же наяривает самодеятельная рок-группа. Попасть на базар легко, выбраться сложнее: толпа густеет, но я кое-как выбираюсь.
Немного дизайна
На барахолку чем-то похож главный музей Яффо: бывший дом израильской художницы и скульптора Иланы Гур. В самом Тель-Авиве к услугам любителей прекрасного — большой, поистине академический музей современного искусства, где есть все, включая импрессионистов, Пикассо и Роя Лихтенштейна, а в пригороде Тель-Авива Холоне — весьма представительный музей дизайна. Но сейчас я в доме Иланы Гур, превращенном в галерею, концертный зал и собрание ее этнографических и бытовых коллекций.
Музей, мягко говоря, перенасыщен смыслами: на плоской крыше здания (в оттоманские времена в нем был постоялый двор) стоит скульптура коня с задранным хвостом, старинные глиняные сосуды, фрагменты торсов, огромная композиция в духе поп-арта, изображающая злых детей, забивающих вилами вместо трезубца мужчину с лицом Посейдона, а рядом — трогательная бронзовая овечка. Внутри — африканские маски, разрисованное пианино, провокационная графика и целая коллекция медных котлов. Тем, кто такое любит, — интересно, другие посещают музей для общего развития, а потом спускаются по старым стертым каменным ступеням многочисленных улочек-лесенок вниз, к порту: поесть рыбки.
Порт Яффо хорош для туристов-любителей морепродуктов тем, что местные ресторанчики и забегаловки держат арабы, у которых меню некошерное и включает запрещенные еврейским религиозным законом дары моря: креветок, кальмаров и моллюсков. В самой недорогой и популярной точке можно за 30 шекелей буквально объесться свежей мелкой рыбешкой в кляре: ее таскают прямо из порта, обжаривают в масле при посетителе и отдают навынос. Для желающих пообедать с комфортом есть обычные заведения со скатертями и вином.
Искушение поджидает шопоголика и в порту: два раза в год в Яффо проходит выставка-продажа израильского обувного дизайна. Большая часть обуви ничем не примечательна, но есть и забавные образчики: дизайнер Орен Векслер продает старомодные, в стиле 1930-х, двухцветные штиблеты с лентами вместо шнурков и принтами старых фото из ее родного города Петах-Тиквы, а арабская обувщица Сахар абу Сейф предлагает минималистичные остроносые лоферы с арабской вязью, похожие на марокканские бабуши. На стенде бренда MeDusa с пластиковыми рельефными клатчами я ловлю себя за руку, непроизвольно двинувшуюся в сторону кошелька (моего собственного, разумеется) и быстро покидаю помещение.
В Яффо (как, впрочем, и в Неве Цедеке и других старых кварталах Тель-Авива) есть куда менее затратное развлечение: разглядывание уличных граффити. Такое разнообразие стилей можно встретить разве что в самых богемных кварталах Берлина. Израильтяне рисуют на стенах все, что приходит в голову: от страшных монстров до гигантских реалистичных белок, от совершенно психоделической коровы в цветных разводах, сидящей в развязной позе, до философских рисунков в стиле Бэнкси, от тщательно проработанных многоцветных картин до схематического изображения хасида в лисьей шапке-штреймле.
Хасиды и не только
Настоящих хасидов в штреймлах в старых районах Тель-Авива тоже можно встретить, но настоящее разнообразие религиозной публики (ее на иврите называют «харедим», хасиды — лишь одно из направлений ортодоксального иудаизма) предлагает, конечно, Иерусалим. Когда туда «восходишь» по главному шоссе, соединяющему два крупнейших города страны, на глазах меняется и ландшафт, и флора, и, кажется, даже климат: вместо влажного, насыщенного морской солью приморского воздуха иерусалимский воздух чист и прохладен, много сосен и мало тропических растений (хотя можно встретить и пальму, и бугенвиллию), много бело-золотистого известняка. Его называют «иерусалимским камнем», им облицованы все здания в городе и мостовые, от этого золотистого оттенка, особенно ясного на закате, город прозвали Ерушалайм Захава — «Золотой Иерусалим».
Каким город был в библейской древности, можно увидеть в музее Израиля: в его парке на вершине одного из холмов, рядом с белым, постоянно омываемым фонтанами куполом музея «Храм Книги», где хранятся легендарные кумранские свитки с древнейшим арамейским текстом Библии, ученые воссоздали макет Иерусалимского храма и окружавших его две тысячи лет назад кварталов. Кстати, словно для того, чтобы сбавить пафос, в день моего посещения музея выяснилось, что московская мода на пластиковые сакуры имеет своих приверженцев и в Израиле: в нерабочие дни музейные залы и части парка сдают под торжества, и как раз в день нашего прихода кто-то готовился к бар-мицве, уставив парк пластиковыми сакурами.
Впрочем, сакуры временны, а древности вечны. Раскопки в Иерусалиме тоже примерно вечны, поскольку найти что-то интересное можно в любой части Старого города и в любом из его многочисленных культурных слоев. Нужно только немного денег на ведение раскопок и несколько настоящих энтузиастов, таких, например, как профессор Эйлат Мазар. Она еще студенткой высказала гипотезу о том, где может находиться дворец легендарного библейского царя Давида, но тогда у нее не было денег для подкрепления своего предположения реальными находками. Став профессором, Мазар добыла финансирование и нашла Давидов дворец (точнее, его остатки и красивую скульптурную капитель, изображение которой украшает двухшекелевую монету).
Во время раскопок римских вилл рядом с городом Давида и подземных тоннелей для стока воды, в которых прятались во время Иудейской войны еврейские повстанцы, одна из волонтерок, работавших в раскопе (кстати, волонтером может стать практически любой желающий, отправивший заявку и прошедший собеседование, в том числе иностранец), обнаружила в тайнике внутри древней стены клад из примерно трех сотен римских золотых монет. «Вот под той стеной лежал клад!» — небрежно машет рукой гид, и сразу хочется все бросить и остаться в Иерусалиме волонтером. Еще бы, ведь, похоже, В Золотом городе золото буквально лежит под ногами.
Древности древностями, но и современная жизнь в Старом городе похожа на древность. В шабат у Стены плача, или Западной стены, или Котеля (единственного фрагмента снесенного римлянами в 70 году нашей эры иерусалимского храма), особенно людно, но фотографировать не разрешается: у религиозных евреев в субботу запрет на подобные вещи. Впрочем, пофотографировать можно в любой день. У древних камней рядом сидят пожилые еврейки-мизрахи, сефардки и ашкеназки в традиционно скромной одежде религиозных женщин, российские туристки в шортах, стыдливо задрапированных шелковыми платками, а также индианки в сари, африканки в ярких платьях и паломницы из всех, пожалуй, стран мира — как иудейки, так и христианки. Вероятно, та же картина и на мужской половине Стены, но я не могу это проверить: женщинам проход туда запрещен, как и мужчинам в женскую часть.
Современные товары на иерусалимском арабском базаре продают в старинных лабазах, арабки ходят в традиционных одеяниях, и даже портрет дагестанского борца смешанных единоборств Хабиба, всеобщей гордости мусульманского мира, висит под древними каменными сводами, возведенными во времена султана Сулеймана Великолепного.
Арабские торговцы торгуются ничуть не мягче еврейских, да еще и норовят надуть. В одном из ювелирных магазинчиков продавец (судя по вальяжному виду, владелец) скучал без покупателей, очевидно, слишком долго, и, увидев меня, случайно забредшую в магазин, кинулся на добычу, как коршун. Товар у него был скромный, но рекламировал он его так яро, что захотелось подыграть.
— О, вы выбрали мою лучшую вещь! Сразу видно ваш потрясающий вкус и верный глаз. Берите!
— А сколько?
— Не смотрите на ценник! Для вас — всего тысяча долларов!
— Многовато.
— Ну, для вас с вашим художественным вкусом — пятьсот.
— И пятисот нет, увы, — поворачиваюсь к выходу.
— Триста.
Я достаю кошелек, словно готова платить, он торопливо запаковывает дрянные сережки, которым красная цена — баксов сто от силы. Я делаю вид, что опять раздумываю, снова распаковываю сережки, разглядываю и говорю:
— Нет, извините, не могу.
Быстро иду к выходу и стараюсь не рассмеяться, когда продавец кричит в спину:
— Двести пятьдесят, мадам! Двести только для вас! Мадам, ну сто пятьдесят!
Время, разумеется, вносит свои коррективы во все в Старом городе, кроме алчности торговцев. В помещении, по христианской традиции называемом «Залом тайной вечери», которое постоянно посещают толпы христианских паломников, окна украшают оттоманские витражи, а пятисотлетние стены Старого города испещрены следами пуль и осколков времен Шестидневной войны 1967 года. Если подняться на стены Старого города (есть такая экскурсия), то в южном направлении можно увидеть при хорошей погоде цепочки иудейских гор, за которыми расположены пустыня Негев, Мертвое море, оазис Эйн-Геди — места автобусных экскурсий для изнеженных туристов, треков для тех, кто не боится пеших переходов по жаре, бесконечной натуры для фотографов-пейзажистов и санаторного отдыха для тех, кому нужно лечение насыщенной солью мертвоморской водой.
А если нет желания далеко ходить, то кое-что интересное можно найти прямо под стенами со стороны Яффских ворот. Например, взять напрокат сегвей, объехать и осмотреть старинные кварталы маленьких каменных домов Ямин Моше, близлежащий парк с фонтаном с фигурами львов (символов Иерусалима) и респектабельное здание гостиницы King David, где останавливаются политики и кинозвезды. А потом завернуть в квартал художников и ремесленников Artists Colony (на иврите Hutzot Hayotzer). Здесь, наряду с живописцами и фотографами, которых много в любом богемном месте любого большого города, есть и очень интересные мастера. Например, Карина и Роберт Клейман ткут на традиционном ткацком стане полностью кошерные молитвенные покрывала-талиты, а ювелир Сари Срулович кует из серебра традиционные кубки-кидуши для благословения вина, подсвечники для возжигания женщинами свеч в шабат и навершия для свитков Торы (первых пяти книг Библии в христианской традиции) — и все это в современном ключе.
Завершить пребывание в Иерусалиме (которое всегда кажется слишком кратким) местные советуют в одном из ресторанов арабской деревни Абу-Гош на выезде из Иерусалима: перед тем, как «сойти» из священного города, стоит как следует подкрепиться. Там хорошо готовят баранину (само собой, халяльную) и, несмотря на мусульманский запрет на винопитие, туристам-иноверцам нальют кармельского вина (разумеется, кошерного).
Я прощаюсь с Израилем там же, где несколькими днями ранее с ним встретилась: в аэропорту. Опять трогательные сцены в духе «Реальной любви»: вот, например, спортивный сын-походник (жилет-разгрузка, кроссовки, бандана и байкерские ботинки), явно настоящий, подлинный израильтянин, хотя и русскоязычный, тащит сумку старенькой маме к стойке регистрации. Сумка упакована явно профессионалом: сын даже «простегал» ее неснимаемыми пластиковыми хомутиками. У самой стойки мама всплескивает руками: ах, паспорт остался в намертво закрытой сумке. Сын успокаивающе гладит маму по плечу, целует в седую макушку и привычным движением достает кусачки и диспенсер с новыми хомутиками: совершенно очевидно, что мамина забывчивость для него — дело привычное.
Уже на гейте снова вижу настоящую израильтянку. Нисколько не стесняясь присутствием посторонних, молодая женщина делает асаны йоги, потом изгибается на кресле, тянет спину. Здесь так принято: делай как удобно и полезно тебе, лишь бы не мешать другим, а она никого не задевает и обувь на сиденья не ставит. Таким необычным, но характерным образом прощается со мной эта странная, но дружелюбная страна. Шалом, Израиль, до новых встреч.
Материал взят: Тут