Ребенок хочет убивать: почему это происходит и как это лечить? ( 6 фото )
- 16.11.2023
- 3 078
Интервью с врачом-психиатром высшей категории
Ольга Бухановская — кандидат медицинских наук, врач-психиатр высшей категории, судебно-психиатрический эксперт, член Российского общества психиатров, член Европейской ассоциации психиатров, президент лечебно-реабилитационного научного центра «Феникс». Центр основал отец Ольги Бухановской — Александр Бухановский. Именно он составил психологический портрет Чикатило, после чего того удалось задержать. С 1991 года врачи «Феникса» помогли более чем 25 000 человек.
Агата Коровина посетила «Феникс» и поговорила с Ольгой Бухановской о том, какие дети рискуют стать маньяками, что должно насторожить родителей в поведении их ребенка и до какой формы может развиться болезнь, если ее вовремя не начать лечить.
— К вам всё еще везут детей, предрасположенных к совершению убийств?
— Периодически обращаются.
— Их стало больше, меньше?
— В 90-е мы целенаправленно этим занимались, изучали это явление, занимались этим как наукой. Сейчас не могу сказать, стало ли их больше или меньше. Но мы открыто заявляем, что можем и готовы оказывать помощь людям, в том числе и несовершеннолетним, имеющим расстройства сексуального предпочтения.
— В каком возрасте может появляться детский вариант «феномена Чикатило»?
— У каждого по-разному. Но чаще в начальной школе. А в пубертате дети уже могут перейти к жестоким действиям. Сначала они садистски обращаются с животными, чуть позже — с людьми. У нас были пациенты 8–9 лет, которые жестоко издевались над ежиками, голубями, петухами и другими мелкими животными.
— Что должно произойти с ребенком, чтобы он насиловал животных и продолжал это делать, пока не увидит их агонию?
— Надо понимать, что он уничтожает это животное физически и не совершает никаких сексуальных действий. Многие объясняют эту жестокость тем, что ребенок чувствует себя ущемленным, недолюбленным, униженным, оскорбленным, затравленным, то есть он формировался с чувством крайне низкой самооценки.
Человек не может жить в постоянном напряжении. Некоторые, чтобы избавиться от дискомфортного состояния, начинают усиленно заниматься спортом, кто-то — учиться, кто-то — пить, а у кого-то формируется патосексуальное поведение.
— Почему в этот момент у многих возникает эрекция?
— В этот момент человек испытывает необычные эмоции, и половой член вот так может отреагировать. Это новые приятные ощущения, как дети говорят, внизу живота. В момент насилия им хорошо, они довольны собой, появляется ощущение какой-то власти: ты, в прошлом униженный, смог кого-то подавить, ты сильнее. Это ощущение владычества настолько мощное, что подкрепляется эрекцией. В более старшем возрасте может возникнуть и эякуляция. И тогда этот необычный эмоционально-физический клубок ощущений закрепляется в сознании: «Ой, а мне в этом состоянии хорошо». Потом всё опять становится на свои места, и человек ощущает себя никчемным и никудышным. И тогда вспоминается то приятное состояние, его хочется повторить, повторить то жестокое действие, чтобы снова вернуться к душевному комфорту.
На первых этапах люди действительно могут совершать сексуальные акты с жертвами, но потом многие от этого отказываются. Некоторые вообще становятся импотентами, имеют слабое либидо. Им жертва нужна больше не для того, чтобы изнасиловать, а чтобы почувствовать свою власть, выйти из шкуры униженного. Поэтому часть людей, не имея физиологической потребности совершить полноценный половой акт (генитально-генитальный), используют различные предметы, которые напоминают половой член, и имитируют половой акт. Например, в область гениталий ножом наносят множество ранений, проникающих в область матки. Иногда в раны вставляют бутылки или палки.
— Почему у ребенка возникает желание убивать?
— Много факторов. Во-первых, наследственность. У некоторых наших пациентов, которых мы отнесли к «сексуальным маньякам», в роду были мужчины, которые совершали жестокие сексуальные и развратные действия.
Во-вторых, тяжелые беременность и роды: ранние, срочные, травматичные роды, беременности с угрозами выкидыша.
Иногда матери во время беременности работали на крайне вредных предприятиях, испытывали эмоциональные перегрузки. И у многих наших пациентов мы выявляли изменения в головном мозге. Это нейроэволюционные нарушения.
То есть в процессе беременности и родов у плода сформировался мозг, в отдельных областях которого возникли патологические изменения.
— То есть надо родиться с такими мозгами? И сейчас я не смогу стать маньяком, даже если буду смотреть садистические ролики и при этом мастурбировать?
— Не сможете.
Однако, продолжая разговор про головной мозг, мы изучили группу людей, у которых в тех же участках мозга были такие же патологические аномалии. И эти люди не становились маньяками. То есть это не фатальные изменения. Это только предрасположенность.
Чтобы стать маньяком, должен сложиться ряд факторов. То есть к плохой наследственности, тяжелым родам матери, травмам прибавляется еще один важный момент — та среда, в которой формируется этот человек. Практически во всех семьях наших пациентов было противоречивое воспитание: мама говорит одно, папа — другое. При этом была атмосфера ханжества: говорят, что надо делать так, а сами вели себя иначе. Ребенку не удавалось сориентироваться, понять, что ему делать и как себя вести.
Очень часто обнаруживаем, что мамы и папы не проявляют нежности ни друг к другу, ни к ребенку. То есть этот маленький человек не чувствует любви в той среде, где он должен ее чувствовать, не чувствует внимания, заботы. Забота могла быть формальной: одеть, обуть — и всё. Ребенку не передавали душевности и нежности. Именно эту нежность мы воспринимаем в первую очередь, а потом транслируем другим людям. А здесь наоборот. Часто ребенок испытывал психологическое и физическое насилие, крайне редко — сексуальное.
Я до сих пор помню, как одного ребенка родители всё время наказывали за мелкие провинности, били шнурами, веревками. И однажды его поставили в угол на горох. И отец, когда ночью шел в туалет, споткнулся о ноги ребенка. Ребенок спал, стоя на этом горохе.
Насколько сильным должно быть эмоциональное отвержение, что об этом ребенке даже забыли, забыли, что он был наказан?
В итоге такие дети перенимали грубое обращение, не понимая, что такое любовь. Для них значимыми становились либо посторонние люди, либо животные, от которых они получали ласку и внимание.
— А вне семьи?
— Это следующий этап — то, в какой социум попадает ребенок. Многие из наших пациентов были изгоями в своем классе, потому что они чудаковаты, странноваты, более замкнутые, нерешительные, они не могли за себя постоять, их шпыняли, оскорбляли. И был другой тип детей: они сформировались как возбудимые, недовольные, раздражительные. Они забирали игрушки, командовали, кричали — так они требовали любви. И тех и других сверстники боялись и сторонились.
И фактически эти дети не могли адаптироваться ни в семье, ни в своем кругу, они не могли понять и не смогли научиться, как надо общаться, как работать в команде, как себя вести: где-то проявить определенную гибкость, где-то улыбнуться, где-то постоять за себя.
И в более-менее осознаваемую жизнь он входили с определенным ощущением ущербности.
Когда все эти факторы, как ключик к замку, складываются, окончательная капелька — нечто, что запускает асексуальное поведение. Например, на глазах у ребенка изнасиловали женщину, кого-то убили, кто-то истекал кровью. Это запечатлевается, и в этот момент ребенка охватывают настолько мощные эмоции, настолько необычные, что они даже сопровождаются половым возбуждением, как мы уже говорили. И всё это переплетается, и так хорошо в этом состоянии, оно так сильно отличается от состояния дискомфорта, в котором ребенок всё время находился, что он начинает об этом думать, вспоминать и фантазировать на эту тему.
— То есть это первая сильная положительная эмоция? Даже не положительная, а просто сильная…
— Да. Вот оно бам-с — и как сургучная печать — схватилось. Эти эмоции дают ребенку прилив энергии, они изменяют его состояние незначимости. И тогда часть детей начинает не только вспоминать, но и фантазировать на эту тему. Даже в фантазиях им становится легче. А если мне приятно, я начинаю чаще фантазировать. Если чаще фантазирую, фантазии теряют свою остроту. Тогда нужно внести что-то новое: здесь палец прищемил, а потом взял и оторвал это палец — какие эмоции! Представляется, как жертва смотрит испуганными глазами, а «будущий маньяк» кайфует, потому что ощущает себя могущественным.
— Как в случае с тем мальчиком, который увидел порно, где мужчины орудовали в половых органах женщины ложкой, и он решил, что «дяди кушают тетю»; и потом он уже представлял целое царство, где женщины предлагали ему съесть свой пальчик?
— Именно так. У каждого свои фантазии. И в них выкристаллизовывается то, что люди будут делать в реальности. Некоторые дети начинают совершать жестокие действия по отношению к животным, с ними они делают то же самое, что потом будут делать с людьми, а у кого-то без этого этапа сразу возникают садистические действия по отношению к людям.
— Я в детстве видела, как закалывают свинью, потом ее у меня на глазах опаливали, и через несколько минут я уже ела ухо этой свиньи. Почему я не маньяк или когда я рискую им стать?
— Вы не маньяк, потому что вы — женщина. Женщины не сексуальные садистки.
— Хорошо. Некоторые мальчики издеваются над животными. Но вот цитата одного из них: «Рыдал, мне было жалко собаку, но остановиться не мог». Как это возможно?
— Маловероятно, что в момент, когда он это делал, он рыдал. Скорее всего, он рыдал позже. Потому что когда мы что-то совершаем, импульсивно и неудержимо, мы не можем критично относиться к своим действиям, мы поглощены действом. Есть тяга, есть желание, и оно побеждает и руководит. А когда это состояние проходит, человек начинает осознавать содеянное. И в этот момент он даже может покончить с собой.
— Если бы это было массовое явление, то дальше издевательств над животными маньяки не уходили бы. Значит, они как-то оправдывают свои действия?
— Оправдывают, чтобы не нести эту психологическую тяжесть, чувство стыда и вины. Подсознательно еще на этапе фантазии формируется легенда, которая объясняет, зачем это нужно делать.
Они могут говорить себе и окружающим, что эти животные грязные, вонючие, у них шерсть с проплешинами, эти существа должны умереть — это психологическая защита. Мы же не можем жить с осознанием, что совершаем ужасные поступки.
— Эта зависимость сродни наркотической?
— Да. Только мы это называем болезнью зависимого поведения. И один из вариантов этой болезни — расстройство сексуальных предпочтений. Стержнем расстройства является садизм, а механизм один — патологическое влечение к патосексуальному действию. Совершая насилие, они переводят свое плохое дискомфортное душевное и физическое состояние в состояние комфорта. Если сравнить это с наркоманией, то у человека вне интоксикации возникает ломка, у него плохое настроение, он чувствует волнение, тревогу, его всё раздражает. Но когда он начинает искать наркотик или мыслит, где этот наркотик находится, состояние уже потихоньку меняется, уже человек мобилизуется, а когда он вводит в себя наркотик, наступает эйфория. Но этот механизм иллюзорный. Человек лишь на короткое время улучшает свое состояние.
— Есть какое-то сезонное обострение?
— Сезонность есть у больных шизофренией. А у некоторых маньяков может быть взаимосвязь с полнолунием и с метеоусловиями. Когда меняется погода, им сильнее хочется совершать насилие.
— А насколько сильно на это состояние влияет поп-культура, телевидение, интернет? Потому что была история, когда мальчик представил себя вампиром и пил кровь цыплят.
— Я думаю, что влияние есть. Потому что сейчас некоторые вещи транслируются как норма. На порносайтах показана жестокость и грубое отношение. Отсутствие норм приводит к тому, что многие начинают считать, что это все допустимо и дозволено. Когда раньше было более жесткое понимание «это нельзя», часть людей, которые шли по пути садизма, понимали, что это плохо, это недопустимо, возникала борьба мотивов.
Существуют ведь вроде юмористические передачи, где, например, герои могут подойти к женщине и ущипнуть ее за грудь. У кого-то это вызывает смех, у кого-то, кто с другими мозгами, это запечатлевается. И после этого он начинает щипать женщин.
У нас был такой пациент. Ему нужно было сделать женщине больно, увидеть, как она растерялась, и убежать. Потом он уже следил за женщинами, у него возникала потребность ущипнуть женщину за грудь с определенной формой соска.
— Значит, как вы сказали, к активным действиям дети приходят в пубертате. А если не начать лечение, то в каком возрасте человек может стать полноценным маньяком?
— В молодом возрасте. Они не ждут до 30–40 лет, нет.
— Лет в 20?
— Иногда раньше.
— Почему маньяки не трогают своих близких?
— Потому что они для них значимы, это их часть. Зачем их убивать?
— Способны ли дети, склонные к убийствам и насилию, любить?
— Кто-то в будущем имел семью… Какое-то время у них могут быть нормальные отношения, но они, не научившись отдавать душевное тепло, ведут себя весьма формально, холодно, могут быть даже жестки. Отношения главным образом строятся на привычке. Они не проговаривают свои проблемы, не могут их проанализировать, решить, и напряжение нарастает. Они стараются, но все равно остаются недовольными. В таком напряжении невозможно жить постоянно. Кто-то вены режет, а кто-то…
— Допустим, мы с мужем не пьем, не ругаемся, ребенок у нас, в общем, здоровый, но он когда-то что-то увидел, и его это впечатлило. Что в его поведении нас должно насторожить?
— Стереотипность. Они совершают одни и те же действия. У нас был мальчик, который уже к 8 годам терся половым членом о подушки. Это продолжалось где-то около года. Он терся, терся, терся, родители его за это ругали. А он все равно терся. Скрывал и терся. А потом он стал раздражительным, недовольным, рассеянным, плаксивым. Родители, в общем, привели его из-за этого.
Когда наш доктор начал с этим ребенком работать, то оказалось, что над ним издеваются дети, его недолюбливают, его гнобят. И когда он ложился спать, покачивался, представляя, что катается на игрушечной лошадке. Так он немного успокаивался. Когда он покачивался, в том числе потирался половым членом. Там не было никакого сексуального подтекста, ему просто было приятно.
Первые разы он покачался-покачался — успокоился, потом покачался через месяц, если снова возникали проблемы, и затем чаще, чаще, чаще. А потом, когда он повзрослел на пару лет, во время качания у него начали возникать фантазии, как он до крови бьет своих сверстников, разрывает их на части.
И в этот момент у него возникла эрекция. Это было ему крайне приятно. И потом он стремился, чтобы мама ушла, папа ушел, чтобы он уединился и смог пофантазировать и потереться.
Вот на такие вещи нужно обращать внимание. Не надо за это ребенка ругать, не надо тут же читать морали. Надо просто понаблюдать. Понятно, следить нужно не в течение нескольких лет, а просто заметить закономерность. И потом нужно обратиться к специалисту, к детско-подростковому психиатру, который сможет это интерпретировать. Ни к урологу, ни психологу, ни психотерапевту, ни к бабкам, а к психиатру.
Психиатр работает не только с ребенком, но и с родителями, потому что в семье обнаруживаются проблемы между родителями, родителями и ребенком.
— И как вы работаете с этими детьми?
— Первое — устанавливаем диагноз. Надо понять, болен человек или не болен, формируется ли у него зависимость или сформировалась. И тогда нам становится понятно, как оказывать помощь. Если болезнь есть, то мы подбираем лекарства, подавляющие патологическое влечение, но не подавляющие личность пациента. Он должен нормально работать, жить, учиться. Когда болезненное влечение затухает, к работе подключаются психотерапевты и психологи.
— То есть без медикаментов это невозможно?
— Если это болезнь, то нет. И потом работа со специалистами. На несколько лет. Надолго.
— Или даже на всю жизнь?
— Пока мы не говорим, что на всю жизнь. Но надолго.
— А вы учите этого ребенка защищаться от внешней агрессии?
— Конечно. Ребенок должен понять, где агрессия есть, а где ее нет, где стоит повести себя уверенно, а где лучше уйти, где можно проявить социально-приемлемую агрессию (мы ведь в некоторых случаях можем повести себя грубо — это один из вариантов защиты), а где этого делать не стоит. Это большая психотерапевтическая работа.
С некоторыми подростками у нас беседуют юристы, которые объясняют, что если ты пойдешь по такому пути, тебя могут посадить. В нашем Центре мы никого не освобождаем от ответственности, мы говорим: «У тебя есть проблема, мы можем оказать помощь, ты можешь выздороветь. Если ты готов сотрудничать — то вперед. Если нет и ты что-то, не дай бог, совершишь, ты должен знать: за каждое свое противоправное действие должен нести наказание. Ты не можешь при такой патологии быть признан невменяемым. Либо ты будешь признан вменяемым и пойдешь отбывать наказание, либо будешь признан ограниченно вменяемым — тогда пойдешь отбывать наказание и принудительно лечиться. У тебя есть выбор. Мы несем ответственность за свою работу, а ты — за свою жизнь».
— Когда вы работаете со своими пациентами, вы предоставляете данные полиции?
— Нет, какая полиция? Мы действуем только в рамках закона. Правоохранительным органам мы обязаны дать информацию, если возбуждено уголовное или гражданское дело или идет расследование. В других случаях мы соблюдаем врачебную тайну и конфиденциальность.
— Ваш отец заметил, что все серийные убийцы движутся к одному итогу — некрофагии. В последней фазе болезни маньяк-некрофаг зубами раздирает на части тело жертвы.
— Имеется в виду труп. Потому что это наиболее жестокий кровожадный вид преступления, дальше уже идти некуда. Зависимость и проявление кровожадности нарастают. Сначала подглядываешь, потом дотрагиваешься, потом насилуешь животное, потом человека, потом труп.
— Но теоретически вытащить из этого состояния можно любого и на любом этапе?
— Лечить первую стадию алкоголизма значительно легче, чем третью, а злоупотребление алкоголем лечить намного проще, чем алкоголизм.
Поэтому мы призываем и родителей, и всех людей: если у вашего ребенка или у вас есть извращения, есть пристрастие к определенным действиям, отклоняющимся от нормы, надо приходить на тех этапах, когда только тянет что-то совершить, а не когда уже начал совершать извращенные действия.
Но даже если начал совершать патосексуальные действия, то помощь тоже важна, надо не допустить повторения этих действий.
— Что вы чувствуете, когда к вам приводят ребенка, который говорит, что хочет убивать?
— Когда-то моя мама спросила у Александра Олимпиевича: «Как ты можешь нести бутерброды этому негодяю, мерзавцу Чикатило?» Папа сказал просто: «Пойми, я врач и на него смотрю, как на пациента». Так и я, и мои коллеги — никто из нас не смотрит на этих людей как на изгоев общества. Мы врачи. Мы лечим. И мы понимаем, что, помогая этому человеку, мы ограждаем общество от опасности и считаем, что в этом наша колоссальная гражданская позиция.
— А где проходит граница свободы личности? У вас лечатся добровольно, но вы всё равно как-то сдерживаете пациента, вы не можете его посадить ни в палату, ни в тюрьму, потому что он еще ничего не совершил, но вероятность есть.
— Свобода личности заканчивается там, где человек переступает определенные рамки закона. Если ребенку до 15 лет, лечить его или не лечить, решают родители. С 15 лет подростки должны нести ответственность самостоятельно. Очень часто нам удавалось объяснить пациенту и сотрудничать с ним многие годы. Когда люди чувствуют к себе уважение, внимание и заботу, они легче реагируют на то, что им предстоит.
— А в тех случаях, когда пациент выходит из Центра, несколько лет живет спокойно, а потом убивает?
— Очень переживаем. Анализируем, что недоделали, что можно было сделать лучше. В последнее время мы понимаем, что это должна быть очень долгая работа, не год и не два. И пациенты, и их родственники это тоже понимают. Важно длительное врачебное наблюдение и психологическое сопровождение. Иногда они ложатся к нам в Центр, иногда приходят, иногда мы созваниваемся с ними в скайпе. Они понимают, что мы в любой момент можем их поддержать, что даже если им снова захотелось, это не трагедия — мы всегда поможем.
Ольга Бухановская — кандидат медицинских наук, врач-психиатр высшей категории, судебно-психиатрический эксперт, член Российского общества психиатров, член Европейской ассоциации психиатров, президент лечебно-реабилитационного научного центра «Феникс». Центр основал отец Ольги Бухановской — Александр Бухановский. Именно он составил психологический портрет Чикатило, после чего того удалось задержать. С 1991 года врачи «Феникса» помогли более чем 25 000 человек.
Агата Коровина посетила «Феникс» и поговорила с Ольгой Бухановской о том, какие дети рискуют стать маньяками, что должно насторожить родителей в поведении их ребенка и до какой формы может развиться болезнь, если ее вовремя не начать лечить.
— К вам всё еще везут детей, предрасположенных к совершению убийств?
— Периодически обращаются.
— Их стало больше, меньше?
— В 90-е мы целенаправленно этим занимались, изучали это явление, занимались этим как наукой. Сейчас не могу сказать, стало ли их больше или меньше. Но мы открыто заявляем, что можем и готовы оказывать помощь людям, в том числе и несовершеннолетним, имеющим расстройства сексуального предпочтения.
— В каком возрасте может появляться детский вариант «феномена Чикатило»?
— У каждого по-разному. Но чаще в начальной школе. А в пубертате дети уже могут перейти к жестоким действиям. Сначала они садистски обращаются с животными, чуть позже — с людьми. У нас были пациенты 8–9 лет, которые жестоко издевались над ежиками, голубями, петухами и другими мелкими животными.
— Что должно произойти с ребенком, чтобы он насиловал животных и продолжал это делать, пока не увидит их агонию?
— Надо понимать, что он уничтожает это животное физически и не совершает никаких сексуальных действий. Многие объясняют эту жестокость тем, что ребенок чувствует себя ущемленным, недолюбленным, униженным, оскорбленным, затравленным, то есть он формировался с чувством крайне низкой самооценки.
Человек не может жить в постоянном напряжении. Некоторые, чтобы избавиться от дискомфортного состояния, начинают усиленно заниматься спортом, кто-то — учиться, кто-то — пить, а у кого-то формируется патосексуальное поведение.
— Почему в этот момент у многих возникает эрекция?
— В этот момент человек испытывает необычные эмоции, и половой член вот так может отреагировать. Это новые приятные ощущения, как дети говорят, внизу живота. В момент насилия им хорошо, они довольны собой, появляется ощущение какой-то власти: ты, в прошлом униженный, смог кого-то подавить, ты сильнее. Это ощущение владычества настолько мощное, что подкрепляется эрекцией. В более старшем возрасте может возникнуть и эякуляция. И тогда этот необычный эмоционально-физический клубок ощущений закрепляется в сознании: «Ой, а мне в этом состоянии хорошо». Потом всё опять становится на свои места, и человек ощущает себя никчемным и никудышным. И тогда вспоминается то приятное состояние, его хочется повторить, повторить то жестокое действие, чтобы снова вернуться к душевному комфорту.
На первых этапах люди действительно могут совершать сексуальные акты с жертвами, но потом многие от этого отказываются. Некоторые вообще становятся импотентами, имеют слабое либидо. Им жертва нужна больше не для того, чтобы изнасиловать, а чтобы почувствовать свою власть, выйти из шкуры униженного. Поэтому часть людей, не имея физиологической потребности совершить полноценный половой акт (генитально-генитальный), используют различные предметы, которые напоминают половой член, и имитируют половой акт. Например, в область гениталий ножом наносят множество ранений, проникающих в область матки. Иногда в раны вставляют бутылки или палки.
— Почему у ребенка возникает желание убивать?
— Много факторов. Во-первых, наследственность. У некоторых наших пациентов, которых мы отнесли к «сексуальным маньякам», в роду были мужчины, которые совершали жестокие сексуальные и развратные действия.
Во-вторых, тяжелые беременность и роды: ранние, срочные, травматичные роды, беременности с угрозами выкидыша.
Иногда матери во время беременности работали на крайне вредных предприятиях, испытывали эмоциональные перегрузки. И у многих наших пациентов мы выявляли изменения в головном мозге. Это нейроэволюционные нарушения.
То есть в процессе беременности и родов у плода сформировался мозг, в отдельных областях которого возникли патологические изменения.
— То есть надо родиться с такими мозгами? И сейчас я не смогу стать маньяком, даже если буду смотреть садистические ролики и при этом мастурбировать?
— Не сможете.
Однако, продолжая разговор про головной мозг, мы изучили группу людей, у которых в тех же участках мозга были такие же патологические аномалии. И эти люди не становились маньяками. То есть это не фатальные изменения. Это только предрасположенность.
Чтобы стать маньяком, должен сложиться ряд факторов. То есть к плохой наследственности, тяжелым родам матери, травмам прибавляется еще один важный момент — та среда, в которой формируется этот человек. Практически во всех семьях наших пациентов было противоречивое воспитание: мама говорит одно, папа — другое. При этом была атмосфера ханжества: говорят, что надо делать так, а сами вели себя иначе. Ребенку не удавалось сориентироваться, понять, что ему делать и как себя вести.
Очень часто обнаруживаем, что мамы и папы не проявляют нежности ни друг к другу, ни к ребенку. То есть этот маленький человек не чувствует любви в той среде, где он должен ее чувствовать, не чувствует внимания, заботы. Забота могла быть формальной: одеть, обуть — и всё. Ребенку не передавали душевности и нежности. Именно эту нежность мы воспринимаем в первую очередь, а потом транслируем другим людям. А здесь наоборот. Часто ребенок испытывал психологическое и физическое насилие, крайне редко — сексуальное.
Я до сих пор помню, как одного ребенка родители всё время наказывали за мелкие провинности, били шнурами, веревками. И однажды его поставили в угол на горох. И отец, когда ночью шел в туалет, споткнулся о ноги ребенка. Ребенок спал, стоя на этом горохе.
Насколько сильным должно быть эмоциональное отвержение, что об этом ребенке даже забыли, забыли, что он был наказан?
В итоге такие дети перенимали грубое обращение, не понимая, что такое любовь. Для них значимыми становились либо посторонние люди, либо животные, от которых они получали ласку и внимание.
— А вне семьи?
— Это следующий этап — то, в какой социум попадает ребенок. Многие из наших пациентов были изгоями в своем классе, потому что они чудаковаты, странноваты, более замкнутые, нерешительные, они не могли за себя постоять, их шпыняли, оскорбляли. И был другой тип детей: они сформировались как возбудимые, недовольные, раздражительные. Они забирали игрушки, командовали, кричали — так они требовали любви. И тех и других сверстники боялись и сторонились.
И фактически эти дети не могли адаптироваться ни в семье, ни в своем кругу, они не могли понять и не смогли научиться, как надо общаться, как работать в команде, как себя вести: где-то проявить определенную гибкость, где-то улыбнуться, где-то постоять за себя.
И в более-менее осознаваемую жизнь он входили с определенным ощущением ущербности.
Когда все эти факторы, как ключик к замку, складываются, окончательная капелька — нечто, что запускает асексуальное поведение. Например, на глазах у ребенка изнасиловали женщину, кого-то убили, кто-то истекал кровью. Это запечатлевается, и в этот момент ребенка охватывают настолько мощные эмоции, настолько необычные, что они даже сопровождаются половым возбуждением, как мы уже говорили. И всё это переплетается, и так хорошо в этом состоянии, оно так сильно отличается от состояния дискомфорта, в котором ребенок всё время находился, что он начинает об этом думать, вспоминать и фантазировать на эту тему.
— То есть это первая сильная положительная эмоция? Даже не положительная, а просто сильная…
— Да. Вот оно бам-с — и как сургучная печать — схватилось. Эти эмоции дают ребенку прилив энергии, они изменяют его состояние незначимости. И тогда часть детей начинает не только вспоминать, но и фантазировать на эту тему. Даже в фантазиях им становится легче. А если мне приятно, я начинаю чаще фантазировать. Если чаще фантазирую, фантазии теряют свою остроту. Тогда нужно внести что-то новое: здесь палец прищемил, а потом взял и оторвал это палец — какие эмоции! Представляется, как жертва смотрит испуганными глазами, а «будущий маньяк» кайфует, потому что ощущает себя могущественным.
— Как в случае с тем мальчиком, который увидел порно, где мужчины орудовали в половых органах женщины ложкой, и он решил, что «дяди кушают тетю»; и потом он уже представлял целое царство, где женщины предлагали ему съесть свой пальчик?
— Именно так. У каждого свои фантазии. И в них выкристаллизовывается то, что люди будут делать в реальности. Некоторые дети начинают совершать жестокие действия по отношению к животным, с ними они делают то же самое, что потом будут делать с людьми, а у кого-то без этого этапа сразу возникают садистические действия по отношению к людям.
— Я в детстве видела, как закалывают свинью, потом ее у меня на глазах опаливали, и через несколько минут я уже ела ухо этой свиньи. Почему я не маньяк или когда я рискую им стать?
— Вы не маньяк, потому что вы — женщина. Женщины не сексуальные садистки.
— Хорошо. Некоторые мальчики издеваются над животными. Но вот цитата одного из них: «Рыдал, мне было жалко собаку, но остановиться не мог». Как это возможно?
— Маловероятно, что в момент, когда он это делал, он рыдал. Скорее всего, он рыдал позже. Потому что когда мы что-то совершаем, импульсивно и неудержимо, мы не можем критично относиться к своим действиям, мы поглощены действом. Есть тяга, есть желание, и оно побеждает и руководит. А когда это состояние проходит, человек начинает осознавать содеянное. И в этот момент он даже может покончить с собой.
— Если бы это было массовое явление, то дальше издевательств над животными маньяки не уходили бы. Значит, они как-то оправдывают свои действия?
— Оправдывают, чтобы не нести эту психологическую тяжесть, чувство стыда и вины. Подсознательно еще на этапе фантазии формируется легенда, которая объясняет, зачем это нужно делать.
Они могут говорить себе и окружающим, что эти животные грязные, вонючие, у них шерсть с проплешинами, эти существа должны умереть — это психологическая защита. Мы же не можем жить с осознанием, что совершаем ужасные поступки.
— Эта зависимость сродни наркотической?
— Да. Только мы это называем болезнью зависимого поведения. И один из вариантов этой болезни — расстройство сексуальных предпочтений. Стержнем расстройства является садизм, а механизм один — патологическое влечение к патосексуальному действию. Совершая насилие, они переводят свое плохое дискомфортное душевное и физическое состояние в состояние комфорта. Если сравнить это с наркоманией, то у человека вне интоксикации возникает ломка, у него плохое настроение, он чувствует волнение, тревогу, его всё раздражает. Но когда он начинает искать наркотик или мыслит, где этот наркотик находится, состояние уже потихоньку меняется, уже человек мобилизуется, а когда он вводит в себя наркотик, наступает эйфория. Но этот механизм иллюзорный. Человек лишь на короткое время улучшает свое состояние.
— Есть какое-то сезонное обострение?
— Сезонность есть у больных шизофренией. А у некоторых маньяков может быть взаимосвязь с полнолунием и с метеоусловиями. Когда меняется погода, им сильнее хочется совершать насилие.
— А насколько сильно на это состояние влияет поп-культура, телевидение, интернет? Потому что была история, когда мальчик представил себя вампиром и пил кровь цыплят.
— Я думаю, что влияние есть. Потому что сейчас некоторые вещи транслируются как норма. На порносайтах показана жестокость и грубое отношение. Отсутствие норм приводит к тому, что многие начинают считать, что это все допустимо и дозволено. Когда раньше было более жесткое понимание «это нельзя», часть людей, которые шли по пути садизма, понимали, что это плохо, это недопустимо, возникала борьба мотивов.
Существуют ведь вроде юмористические передачи, где, например, герои могут подойти к женщине и ущипнуть ее за грудь. У кого-то это вызывает смех, у кого-то, кто с другими мозгами, это запечатлевается. И после этого он начинает щипать женщин.
У нас был такой пациент. Ему нужно было сделать женщине больно, увидеть, как она растерялась, и убежать. Потом он уже следил за женщинами, у него возникала потребность ущипнуть женщину за грудь с определенной формой соска.
— Значит, как вы сказали, к активным действиям дети приходят в пубертате. А если не начать лечение, то в каком возрасте человек может стать полноценным маньяком?
— В молодом возрасте. Они не ждут до 30–40 лет, нет.
— Лет в 20?
— Иногда раньше.
— Почему маньяки не трогают своих близких?
— Потому что они для них значимы, это их часть. Зачем их убивать?
— Способны ли дети, склонные к убийствам и насилию, любить?
— Кто-то в будущем имел семью… Какое-то время у них могут быть нормальные отношения, но они, не научившись отдавать душевное тепло, ведут себя весьма формально, холодно, могут быть даже жестки. Отношения главным образом строятся на привычке. Они не проговаривают свои проблемы, не могут их проанализировать, решить, и напряжение нарастает. Они стараются, но все равно остаются недовольными. В таком напряжении невозможно жить постоянно. Кто-то вены режет, а кто-то…
— Допустим, мы с мужем не пьем, не ругаемся, ребенок у нас, в общем, здоровый, но он когда-то что-то увидел, и его это впечатлило. Что в его поведении нас должно насторожить?
— Стереотипность. Они совершают одни и те же действия. У нас был мальчик, который уже к 8 годам терся половым членом о подушки. Это продолжалось где-то около года. Он терся, терся, терся, родители его за это ругали. А он все равно терся. Скрывал и терся. А потом он стал раздражительным, недовольным, рассеянным, плаксивым. Родители, в общем, привели его из-за этого.
Когда наш доктор начал с этим ребенком работать, то оказалось, что над ним издеваются дети, его недолюбливают, его гнобят. И когда он ложился спать, покачивался, представляя, что катается на игрушечной лошадке. Так он немного успокаивался. Когда он покачивался, в том числе потирался половым членом. Там не было никакого сексуального подтекста, ему просто было приятно.
Первые разы он покачался-покачался — успокоился, потом покачался через месяц, если снова возникали проблемы, и затем чаще, чаще, чаще. А потом, когда он повзрослел на пару лет, во время качания у него начали возникать фантазии, как он до крови бьет своих сверстников, разрывает их на части.
И в этот момент у него возникла эрекция. Это было ему крайне приятно. И потом он стремился, чтобы мама ушла, папа ушел, чтобы он уединился и смог пофантазировать и потереться.
Вот на такие вещи нужно обращать внимание. Не надо за это ребенка ругать, не надо тут же читать морали. Надо просто понаблюдать. Понятно, следить нужно не в течение нескольких лет, а просто заметить закономерность. И потом нужно обратиться к специалисту, к детско-подростковому психиатру, который сможет это интерпретировать. Ни к урологу, ни психологу, ни психотерапевту, ни к бабкам, а к психиатру.
Психиатр работает не только с ребенком, но и с родителями, потому что в семье обнаруживаются проблемы между родителями, родителями и ребенком.
— И как вы работаете с этими детьми?
— Первое — устанавливаем диагноз. Надо понять, болен человек или не болен, формируется ли у него зависимость или сформировалась. И тогда нам становится понятно, как оказывать помощь. Если болезнь есть, то мы подбираем лекарства, подавляющие патологическое влечение, но не подавляющие личность пациента. Он должен нормально работать, жить, учиться. Когда болезненное влечение затухает, к работе подключаются психотерапевты и психологи.
— То есть без медикаментов это невозможно?
— Если это болезнь, то нет. И потом работа со специалистами. На несколько лет. Надолго.
— Или даже на всю жизнь?
— Пока мы не говорим, что на всю жизнь. Но надолго.
— А вы учите этого ребенка защищаться от внешней агрессии?
— Конечно. Ребенок должен понять, где агрессия есть, а где ее нет, где стоит повести себя уверенно, а где лучше уйти, где можно проявить социально-приемлемую агрессию (мы ведь в некоторых случаях можем повести себя грубо — это один из вариантов защиты), а где этого делать не стоит. Это большая психотерапевтическая работа.
С некоторыми подростками у нас беседуют юристы, которые объясняют, что если ты пойдешь по такому пути, тебя могут посадить. В нашем Центре мы никого не освобождаем от ответственности, мы говорим: «У тебя есть проблема, мы можем оказать помощь, ты можешь выздороветь. Если ты готов сотрудничать — то вперед. Если нет и ты что-то, не дай бог, совершишь, ты должен знать: за каждое свое противоправное действие должен нести наказание. Ты не можешь при такой патологии быть признан невменяемым. Либо ты будешь признан вменяемым и пойдешь отбывать наказание, либо будешь признан ограниченно вменяемым — тогда пойдешь отбывать наказание и принудительно лечиться. У тебя есть выбор. Мы несем ответственность за свою работу, а ты — за свою жизнь».
— Когда вы работаете со своими пациентами, вы предоставляете данные полиции?
— Нет, какая полиция? Мы действуем только в рамках закона. Правоохранительным органам мы обязаны дать информацию, если возбуждено уголовное или гражданское дело или идет расследование. В других случаях мы соблюдаем врачебную тайну и конфиденциальность.
— Ваш отец заметил, что все серийные убийцы движутся к одному итогу — некрофагии. В последней фазе болезни маньяк-некрофаг зубами раздирает на части тело жертвы.
— Имеется в виду труп. Потому что это наиболее жестокий кровожадный вид преступления, дальше уже идти некуда. Зависимость и проявление кровожадности нарастают. Сначала подглядываешь, потом дотрагиваешься, потом насилуешь животное, потом человека, потом труп.
— Но теоретически вытащить из этого состояния можно любого и на любом этапе?
— Лечить первую стадию алкоголизма значительно легче, чем третью, а злоупотребление алкоголем лечить намного проще, чем алкоголизм.
Поэтому мы призываем и родителей, и всех людей: если у вашего ребенка или у вас есть извращения, есть пристрастие к определенным действиям, отклоняющимся от нормы, надо приходить на тех этапах, когда только тянет что-то совершить, а не когда уже начал совершать извращенные действия.
Но даже если начал совершать патосексуальные действия, то помощь тоже важна, надо не допустить повторения этих действий.
— Что вы чувствуете, когда к вам приводят ребенка, который говорит, что хочет убивать?
— Когда-то моя мама спросила у Александра Олимпиевича: «Как ты можешь нести бутерброды этому негодяю, мерзавцу Чикатило?» Папа сказал просто: «Пойми, я врач и на него смотрю, как на пациента». Так и я, и мои коллеги — никто из нас не смотрит на этих людей как на изгоев общества. Мы врачи. Мы лечим. И мы понимаем, что, помогая этому человеку, мы ограждаем общество от опасности и считаем, что в этом наша колоссальная гражданская позиция.
— А где проходит граница свободы личности? У вас лечатся добровольно, но вы всё равно как-то сдерживаете пациента, вы не можете его посадить ни в палату, ни в тюрьму, потому что он еще ничего не совершил, но вероятность есть.
— Свобода личности заканчивается там, где человек переступает определенные рамки закона. Если ребенку до 15 лет, лечить его или не лечить, решают родители. С 15 лет подростки должны нести ответственность самостоятельно. Очень часто нам удавалось объяснить пациенту и сотрудничать с ним многие годы. Когда люди чувствуют к себе уважение, внимание и заботу, они легче реагируют на то, что им предстоит.
— А в тех случаях, когда пациент выходит из Центра, несколько лет живет спокойно, а потом убивает?
— Очень переживаем. Анализируем, что недоделали, что можно было сделать лучше. В последнее время мы понимаем, что это должна быть очень долгая работа, не год и не два. И пациенты, и их родственники это тоже понимают. Важно длительное врачебное наблюдение и психологическое сопровождение. Иногда они ложатся к нам в Центр, иногда приходят, иногда мы созваниваемся с ними в скайпе. Они понимают, что мы в любой момент можем их поддержать, что даже если им снова захотелось, это не трагедия — мы всегда поможем.
Материал взят: Тут