ВЫЖИВШИЕ: как мы едва не замерзли в Хибинах ( 9 фото )

В Хибинских горах за Полярным кругом третий день дождь. Прячемся в палатке, закутавшись вдвоем в один спальник, тела слипаются в коленях, толкаются пальцы ног. Розовые косички Раисы, сплетенные ей, чтобы не мыть голову в походе, раскатываются по моей груди. Сейчас 3:00. Но свет уже заполнил внутренность палатки и заползает в глаза. Тьма, кажется, даже не наступала. Это называется Полярный день или Белая ночь.

Капли воды рассыпаются по куполу палатки. Постукивает. Звук рассеивается от центра к периферии, волнообразно. Облако мороси повисло в холодном воздухе над хвойным лесом и посыревшей черно-серой землей.


На десятки километров во все стороны нет ничего, кроме сумрачной низкорослой лесотундры, темно синих озер цвета индиго и скалистых бурлящих ручьев. Города спрятаны по ту сторону хребтов.

Хибины - горный массив в центре Кольского полуострова. Добраться сюда можно на поезде Москва-Мурманск за полутора суток. В 4:30 выпрыгиваем из тамбура на остановке Апатиты-1. Отсюда дорога ведет в город Кировск, построенный в 1930 годах у подножья горы Кукисвумчорр. Прямо в черте города расположен рудник, где из шахт, пробуренных в горе, круглосуточно вывозят апатито-нефелиновые руды, из которых затем производят удобрения для сельского хозяйства. Составы с минералами с грохотом двигаются по железной дороге на Юг.

Срытые горные хребты, осыпавшиеся почти до основания, как яркое свидетельство губительного воздействия человека на природу. Рядом - многоэтажная свалка отработанных камней, смешанная с твердыми бытовыми отходами. Однако именно добыча руд десятилетиями обеспечивала людей рабочими местами и оправдывала сам смысл существования города в этих краях - среди мрачно нависающих горных хребтов, где редко бывает сухо и тепло.

Город, - это беспорядочно разбросанные грязно-красные облупленные панельные пятиэтажки, безвыходно и безмолвно зирающие дырами оконных рам, безучастный лай ржавосерых собак, кривые ряды железобетонных гаражей и зудящие красно бурые линии ЛЭП, паутиной опутывающие город. Здесь чувствуешь себя пойманным в ловушку. Привкус металла во рту, тошнота обволакивает десны и язык, больно любить этот безвыходный замшелый урбан и почти невозможно остаться к нему безучастным.

Испытываю облегчение от бегства из города-зоны, микроавтобус добрасывает к подножью лесистых гор, где лицо тут же облипает мягкая свежая морось. Дальше нужно идти пешком, к первой стоянке. Ближайшую неделю предстоит прошагать с забитыми снарягой и тушенкой рюкзаками около 130 км по лесотундре, минуя заваленные каменными глыбами перевалы.


В походах без секса, но с топором

Первый подъем - перевал географов. Это - нижняя точка в гребне горного хребта. Каменистая тропа ведет туда по лысому склону, под подошвой влажнится желто-бежевый мох и вьются прижатые к каменистой земле худые проворные деревца-стланики. На верху - узкий, заваленный камнями проход, зажатый между черными почти отвесными стенами породы. Здесь ветрено. Но это не может заставить одеться Дениса, крепкого мужика из Саратова, который почти весь поход пройдет в майке и шортах.

“Зачем тебе забитый 100-литровый рюкзак, что носишь?, - спрашиваю.

Все как положено: куртка теплая, штаны, я здесь за Полярным не был. Погоду не знаю”, - штатным спокойствием отвечает Денис.

Погода его явно не удивила. Обдуваемые пронизывающим проскальзывающим под кожу ветром перевалы он пройдет в той же майке, редко меняя ее на футболку, например, в дни непрекращающегося дождя-косохлеста. А ветровку накинет единожды - после 9 часового марша под градом водных пуль, в поисках непродуваемой стоянки для ночлега.


Денис научил меня колоть дрова не лезвием топора, а обухом - обратной стороной. Засаживаешь колун поглубже в древесное тело и с разворота хреначишь его об стоячий под ногами пнище. После пары десятков раскрошенных палок и обрубков бревен чувствуешь себя великолепно, - как после хорошего секса. К тому же альтернативы в условиях палаточного городка нет. В правилах группы интимные отношения с участниками запрещены.

День без сострадания к себе

Выкапываюсь из глубины спальника, как животное из конуры. Выбираю между сырыми носками и не очень сырыми. Разницы нет, ботинки все равно, насквозь мокрые, еще с позавчерашнего дня. Из сухого - только флисовая кофта, в которой я сплю и бодрствую, минус только один - сквозит набродевшей вонью из подмышек.

Зубы чищу в горной реке, набирая ладони леденящей прозрачной воды, выхлебывая и обдавая лицо свежестью. Туманная морось скрывает набухшие горные вершины Хибин, как кофточки и лифчики прячут наспевшую женскую грудь. Долина реки Кунийок, хвойные деревья и черноватая земля промокли под трехдневным дождем. Отсыревшие дрова непригодны для розжига. На дне влажной кучи древесины удается нащупать пару сухих палок. Обстрагиваю худые бревнышки топором, снимая с них бересту, - ей вместе с щепками от палок и парой салфеток предстоит вспыхнуть огнем. Гаснут спички,истлевают платки, скатываясь в маленькие почерневшие сгустки.

Юрий, бывший военный летчик и действующий садовод припас с собой кусочек сухого розжига, внешне похожего на кубик сахара, который я подкладываю под горстку веток, ему удается сохранять еле заметное пламя около минуты. За это время хвоя с берестой берутся огнем. Спасибо тебе, Бог костра. Над пламенем вешаю два котелка, - в одном будет томится каша, в другом - пыхтеть вода для чая.


После завтрака решаем продолжить путь, молимся, чтобы морось не стала дождем. Рюкзаки повисают на позвоночниках, толкаемся в путь. Пока - по грунтовой дороге, которая вскоре уткнется в поток реки. До противоположного берега - метров пять, по скрытым бегущей водой валунам. Перехожу босой, гляжу на мерзнущие стопы, дышу глубоко. Через полчаса дорогу снова преграждает речной поток, надо бродить. За вторым бродом следует третий, кажется, никто уже не утруждается разуванием и обуванием. Это бессмысленно.

“Это водный поход, ботинки полны водой”, - с легкой ноткой иронии констатировал Иван, тоже бывший военный (остальные в походе точно гражданские), о прошлом которого напоминает его камуфляжная походная форма.

Тропа виляет вокруг берегов речки, заставляя пробираться сквозь набухшие влагой кусты лесотундры. Лямки набитого 90-литрового рюкзака стягивают плечевые суставы и давят на мозг. Раздражает.


Выходя из леса, мокрые и задолбанные, оказываемся на широкой каменистой тропе, с обеих сторон в высоту тянутся покатые черно-серые склоны гор, с которых потоками скатываются ручьи. Здесь - последняя остановка, закидываемся сухофруктами, запивая их полуостывшим чаем. Впереди - мрачно-безлесое широкое ущелье, которому не видно конца, похоже на главный вход в Мордор - Кирит Горгор (в переводе с Киплинговского синдарина — «ущелье ужаса»).

В ущелье лютует ветер, близкий к штормовому. Толкает в спину, со свистом и шипением забираясь под куртку, кусая кожу. Ущелье - аэродинамическая труба естественного происхождения. Останавливаемся, чтобы собрать группу, - скучиваемся у трехметровой каменной глыбы. Инструктор Лера то ли в шутку, то ли серьезно, предлагает использовать тактику пингвинов для согревания: замершие особи прут к центру стаи, вытесняя наружу подсогревшихся. Циркуляция не прекращается ни на минуту.

Но согреться не удается. Холодный ветер прорывается к намокшим конечностям, становится опасно. От холода у меня начинают ломить колени, черствеют пальцы ног. Люди идут, не останавливаясь на стоянки, не пьют воду, не гадят. Всем люто холодно, и понятно, что ситуация вышла из под контроля. Надо идти, чтоб не отморозится. Ничего не остается, кроме как идти, расталкивая пальцы ног, приподнимая и сжимая их в сыром холодном ботинке.

Я дышу, когда делаю шаг. Дышу, чтобы успокаиваться, чтобы держать темп. Тропа то холмится, подкидывая на подъеме, то растягивается в линию. Даже самые медленные участники группы теперь обгоняют меня, люди надеются быстрее пересечь перевал. Глаза кружатся от камней под ногами. В голове набухает пустота, надуваясь, как гелиевый шарик. Считаю шаги. Тупо пялюсь в искривленный холмистый горизонт. Тошнит. Усталость рвотой подпрыгивает к горлу. Дерьмо.

Впереди зеленится речная долина, над ней в полнеба вздыбилась радуга, как Триумфальная арка. Кажется, вот-вот дойдем до стоянки, и грохнемся в спальники и будем греть одеревеневшие конечности.


Задроченный усталостью, я продолжаю ненавидеть опасность болезни и смерти. Надо идти, потому что это единственный способ дойти. Поднимаемся на опушку низкорослого леса. Я готов лежать на земле и облизывать и обсасывать желтистые шершавые мхи.

Тропа заводит в хвойный лес. Инструктор Лера кружит по лесной опушке, пытаясь понять где мы находимся и осознать наличие ближайших стоянок. Она признается, что была здесь зимой, но не в летнее время, пейзажи совсем не схожи. Ее навигатор показывает 700 метров до ближайшей стоянки и 2-3 километра - до “шоколадной”.

Решение принимается негласно, все молчат, народ тупо пялится в землю и надеется на скорейшее завершение адского марш броска. Идем на резервных силах организма. Плевать на поход, плевать на происходящее. Я вообще не вдупляю, кто идет спереди, а кто сзади. Остервенело расталкиваю ветки, нервно бреду в бреду.

Лера тоже на пределе, она уже не обращает внимания на замыкающих группу, как делала это через каждые пять минут в первые дни, пристально следя за отстающими.

Теперь, ее хватает только на то, чтобы идти и тупо вести идущих позади нее к стоянке. Километр за километром углубляемся в лес, кажется, это длится еще час, может два. Мне давно плевать на стоянку, не плевать только на застывающие слипшиеся пальцы ног.


Натыкаемся на стоянку. Я шмякаюсь весом тела и рюкзака в лоснящийся бугорок мха. Люди тоже поскидывали поклажу и разобщились по полянке. Лера говорит, это не та стоянка.

“Да срать вообще. 3 километра. 3 километра. Да мы уже десятку прошли”, - выбрасывает Илья со злостью, избавляясь от наспинного груза.

Лера уверяет, что остался километр. Кажется, она начинает понимать, что люди давно за пределами своих возможностей. “Кто остались полуживые - дойдут и поставят костер. Полумертвым - кутаться по палаткам”.

Я нахожу себя полумертвым, и встаю под рюкзак только чтобы дойти и там лечь. Морочусь следом за идущими. До “Шоколадной стоянки” люди дошаркивают не все и не сразу. Но мне срать. Я бросаю поклажу и судорожно сочленяю палатку с дугами и тентом. Проваливаюсь внутрь, падаю на туристический коврик перед рюкзаком. Вскрываю зипер, вышвыриваю вещи, нащупывая на дне спальник и обнаруживаю, что он со всех сторон сырой.

“Сука! Тварь! Еб...я обосранная тварь. Ненавижу, сука”...Я в отчаянии. Раиса вытаскивает свой спальник, еще сырее, чем мой, полный воды.

Я не понимаю, что делать. Думаю и нет сил думать. Хватаю бумажные салфетки и начинаю истерично натирать свой спальник снаружи и внутри, насквозь промокший в ногах. Ситуация экстренная, но решение должно быть. Вспомнил про химические телогрейки, что таскаю с собой в походы уже несколько лет. Кажется, настал тот час. Вместе с ними выуживаю защитное серебристое термоодеяло, предназначенное для спасения замерзающих людей. Стелю его по всей внутренней поверхности спальника и бросаю внутрь грелки, не все срабатывают, но часть явно дает тепло.


Снаружи полуживые мужики повесили тент от дождя и столпились под ним. Александр, светленький парень, эмигрировавший из Петербурга в Нью-Йорк и на пару месяцев воротившись на Родину, чтобы, наверное, лучше осознать, почему свалил, сегодня - дежурный. Его черед готовить ужин, и я ему не завидую. Он наклеил пару десятков бутербродов с сыром и колбасой, пока на газовых горелках доходила гречка и горячий чай. Я впрыскиваю в себя темный кипяток и обжигаю десны. Чтобы не околеть - приседаю, глотая кипяток. Веду счет.

Инструктор командует разжечь костер, видимо, чтобы люди смогли согреться. Но те, кто до усрачки околели от холода, уже попрятались по палаткам, чтобы не сдохнуть, и им точно насрать на костер. Скорее костер нужен гиду, чтобы поставить галочку, мол, действуем штатно, по расписанию и по правилам: до стоянки дошли, лагерь поставили, костер разожгли, ужин приготовили и употребили.

Сготовленную гречку с тушенкой разнесли по палаткам, мы свою захватили внутрь резинового домика. Употребив ужин с полуостывшим чаем, забрались вдвоем в один полусухой спальник, как звери в конуру и стали ждать сна.

Текст: Андрей Дубровский