Ванька. Деревенские посиделки ( 1 фото )

… Ванька Ложкин, изрядно выпив, с дружком своим закадычным, Лёхой-лепёхой, домой пришел, что называется, на бровях. Сбросив с себя прямо на пол у койки верхнюю одежду, стянув с ног пимы, завалился, в чём был, спать.
Мать, слава богу, уже спала, и обошлось без скандала, хотя она и скандалить-то толком не умела, так, больше сетовала для приличия с обиды: «Ведь даже подумать страшно, не то, что сказать, родное дитя единственное, а жизнь свою пропивает, такого и врагу не пожелаешь...»
Ванька злился: «Сколь можно воспитывать? Третий год на пенсии. Хочу — пью, а не хочу — тоже пью, свои кровные пропиваю, невесёлую жизнь запиваю…»
Последние лет десять Ванька пил, не просыхая. Мать «кодировала» его без счёту раз, а всё без толку.
… Под утро Ванька озяб и проснулся, в нетопленной с вечера избе было холодно. Укутался с головой в одеяло, но согреться не удавалось. Раздражённо крикнул нарочито громко на всю избу:
—Ма-ать, хватит спать!.. Мыслимо ли, на улице светает, а изба не топлена.
Мать молчала.
— Вставай давай, кому говорю?.. Не слышит, спит, будь она не ладна…

Ванька встал, потёр руками заспанные глаза, зевнул, привычно прикрыв наполовину беззубый рот ладошкой. Хотел было печь растопить, но дров с вечера мать не принесла.
— И дров не припасла, вот те раз, отродясь такого не бывало, спит себе, и до сына ро’дного дела нет… Мать, ты чё молчишь-то, осерчала, ли чё ли? Ты думашь, легко мне пить-то? Сама не пьёшь, так не знашь, а попила бы с моё — узнала! Тут ревёшь, да пьёшь при нонешней-то жизни… Уж сколь раз тебе говорил и говорю: пил и пить буду, пенсию сам заро’бил…Хошь сердись, хошь нет — дело твоё…Сама себя маешь да меня в придачу, другая бы уж давно смирилась да нервы сыну не трепала…— Ванька ворчал, натягивая на себя пимы и засаленную фуфайку.
Быстро сбегал во двор «до ветра». Дворовый пёс Жулик, радостно виляя хвостом в ожидании скорой кормёжки, заискивающе вертелся в ногах у Ваньки.
— Да погодь ты, погодь, не до тебя пока, вишь, с похмелья на ногах-то еле-еле стою - того и гляди упаду ненароком, да ты ещё проходу не даешь, оголодал, как будто тя неделю не кормили. Дай хоть охапку дров взять — в избе холодища, зуб на зуб не попадат, — сказал Иван псу. А потом, жалеючи, добавил: — Щас печь истоплю, а покуда терпи, я и сам-то ещё не жрамши. Хозяйка-то твоя спит, нет, чтобы нас с тобой покормить, сонная тетеря…
Вернувшись, Ванька бросил охапку дров у русской печи. Разжигая дрова в печи, опять окликнул мать:
— Мать, ты чё, всё ещё спишь, ли чё ль? На часы-то глянь, десятый час, как-никак!
Мать молчала.
Растопив печь, мало-мальски умылся в умывальнике, что стоял в закутке у печи, потом налил в чайник воды, поставил его на очаг.
— Хватит дуться-то, ну, выпил вчерась с Лёхой-лепёхой по случаю, так теперь сам маюсь, с похмелья голова трещит. Мать, у тя, поди, бражка есть, крещенье сёдня, грех не выпить…
Мать молчала.
Ванька открыл кухонный шкаф, спиртного, как и следовало ожидать, не нашёл. Не держала мать дома спиртного, а «Тройной одеколон», который покупала для растирки ног, прятала от сына, от греха подальше, чтоб не выпил.
— У людей праздник, а у тебя ни выпить, ни закусить, хоть бы квашонку поставила, да после пирогов испекла али шанежек.
Мать молчала. Ванька, заподозрив неладное, зашёл к ней в комнату, небрежно раздвинул занавески на окнах. Мать с полуоткрытым ртом лежала на койке, зажав нательный крестик в левой руке, словно молилась во сне, правая же рука безжизненно свисала с кровати, касаясь пола…
Он боязливо прикоснулся к матери, её застывшее тело как губка впитало холод смерти.
— Мать, ну ты не шути так, вставай давай… Я уж печку сам истопил, чайник скоро закипит, чай пить будем… Мать, мать…
Ванька тряс мать за плечи, остывшее тело было податливо.
— Мать, ну ты чё меня пугашь-то? Пошутила, и будя…
Ответа не последовало. Ванька машинально произнёс:
— Вставай, давай… Чай попьёшь, а потом лежи сколь хошь. Замёрзла, так я щас тебя своим одеялом укрою, согреешься… Ты чё, ты чё, умерла ли чё ль… как так-то? Пошто ты-то вперёд меня? Я ж без тебя и года не протяну, кому я такой нужо’н…
Ванька выл, слёзы текли одна за другой по небритым щекам.
— Мать, мать, чё с меня взять-то? Сама посуди — пил, пью, в момент всё пропью… Чё ж ты так-то со мной-то? На какие шиши я тя хоронить-то теперь буду-у…

Взрослеют все по-разному, его «детство» закончилось сейчас, к такому исходу Ванька был не готов…
… Зимой в деревне народу не лишку, это летом она оживает за счёт дачников, а сейчас на всю деревню десяток старух не насчитаешь, а от переселившихся из города алкашей толку мало.
К другу своему, Лёхе-лепёхе, идти было бесполезно, он едва ли после вчерашней пьянки очухался. Да и какой это друг — так, собутыльник, разве что могилку копать поможет, хотя какой из него копальщик — ходячий суповой набор, идёт — ветром сдувает.
Немного погодя Ванька пошёл к соседке, тётке Матрёне, сообщить о случившемся, может, поможет чем. Они с матерью как-никак были подруги с детства.
Ворота у тётки Матрёны были закрыты на засов. Ванька подошёл к палисаднику, открыл калитку и постучал в заиндевелое окно. Матрена, увидев Ваньку, испугалась не на шутку и прокричала: «Чё тако? Погодь, ща-ас выйду…»
Вскоре и правда вышла, запыхаясь, отворила ворота и, предчувствуя сердцем худое, спросила:
— Вань, на тебе лица нет, чё тако? Ой, а перегаром-то от тя за версту разит, дышать нечем, можно прям сразу закусывать.
Старушка прикрыла нос рукой и отошла в сторонку.
— Тёть Матрён, мать-то у меня померла…
— Ой, батюшки родные, чё делатся-то, знать, отмучилась, грешная…
— Она-то отмучилась, а я-то на какие шиши её хоронить буду? Мне сёдня даже опохмелиться не на чё…
— Вань, так мать-то мне наказала загодя, у неё всё припасёно: и деньги, и смертная одёжа… Шештьдесят тыщь мне она на сохранение доверила, боялась, грешным делом, что ты пропьёшь. Ты энто милицию вызывай, звони давай! А схоронить-то схороним, есть на чё... Отмаялась, значит, Ляксандра…
— Ну, тады ладно, прям с души камень упал, тады дай мне на опохмелку деньжат, а то голова трещит, того и гляди лопнет.
— Накося выкуси! — тётка Матрёна показала кукиш. — Мать схорони сначала, ирод окаянный, после опохмеляться будешь. Милицию вызывай, сказала, а я щас оденусь и к вам подойду.
— Ну, ты мне хоть рублей пятьдесят дай, я до Семёновны добегу, она плеснёт на опохмелку.
— Кому сказала — не дам, и не проси, деньги мне мать на друго дело доверила.
— Тьфу-у, нашла, кому доверить, у тя зимой снега-то не выпросишь… — Ванька смачно плюнул и побрёл домой, шатаясь.
Матрёна вслед ему прокричала:
— Иди-иди, давай, пока метёлкой не отходила, я ж не мать, терпеть не буду, не на ту нарвался. — А потом тихо добавила: — Недолго он без матери-то протянет…, мать-то и ему на смерть деньжат припасла. Эх, Ванька, Ванька, пропащая душа, хлопец-то до чё славный был ране, а как жена загуляла, так и спился — вот где горе-то горькое…

Халдина Елена
Из цикла рассказов «Деревенские посиделки»

Материал взят: Тут