Неизвестная чернокожая женщина и ее знаменитые клетки: История Генриетты Лакс ( 10 фото )

В истории Генриетты Лакс сплелись расовая и социальная дискриминация, медицинская этика, торжество науки и боль семьи. Клетки этой женщины стали одновременно прорывом и стыдной историей мировой медицины. Bird in Flight пересказывает книгу Ребекки Склут «Бессмертная жизнь Генриетты Лакс».

Открытие «бессмертных» клеток HeLa называют одним из крупнейших прорывов в истории медицины. HeLa вывели на новый уровень исследования рака и помогли разработать вакцину от полиомиелита. С их помощью создавали и тестировали препараты для лечения герпеса, лейкемии, гриппа, гемофилии и болезни Паркинсона. Без них были бы невозможны генетическое картирование, клонирование и ЭКО. При этом о доноре клеток, Генриетте Лакс, долгие годы не было известно ничего, даже имени, — а ее собственная семья понятия не имела о том, что ее клетки совершили революцию в медицине.

Медицинская журналистка Ребекка Склут заинтересовалась историей Генриетты Лакс еще на первом курсе колледжа. На расследование обстоятельств Ребекка потратила десять лет, проинтервьюировав, кажется, всех, кто имел к этой истории хоть какое-то отношение («от нобелевских лауреатов до уголовников», как пишет она сама). В результате получилась книга, от которой невозможно оторваться: одновременно научпоп, детектив, семейная сага и увлекательный экскурс в историю медицины.


Раскрашенные клетки HeLa и снимок Генриетты Лакс. Коллаж: Harvard University и NIH / BSIP / AFP / East News

Та самая женщина

По мотивам короткой жизни Генриетты Лакс (она умерла в возрасте 31 года) можно было бы снять драму о темнокожем населении США в первой половине прошлого века. Генриетта родилась в 1920-м в деревянной лачуге в штате Вирджиния, где ютились ее родители и восемь старших братьев и сестер. Через четыре года мать Генриетты умерла, рожая следующего ребенка, и отец рассовал детей по родственникам.

Многочисленное семейство зарабатывало на жизнь выращивая табак на тех же плантациях, на которых его предки трудились в качестве рабов. Генриетту определили жить к дедушке — в хижину, служившую когда-то крышей над головой для рабов. Девочка каждое утро просыпалась в четыре часа: доила коров, ухаживала за огородом, а потом шла работать на плантацию.

У дедушки уже был на воспитании внук Дэй — кузен Генриетты на пять лет старше нее. В школе оба недоучились (Дэй бросил учебу после четвертого класса, Генриетта дотянула до шестого): слишком много было работы. Когда Генриетте исполнилось четырнадцать, а Дэю девятнадцать, у них родился первый ребенок; через несколько лет они поженились. В 1951 году, когда Генриетта впервые пришла в гинекологическое отделение больницы Джона Хопкинса с жалобой на «узел в матке», детей у них было уже пятеро.

Когда Генриетте исполнилось четырнадцать, а Дэю девятнадцать, у них родился первый ребенок.

Генриетте диагностировали рак шейки матки. Тогда его было принято лечить радием: многие врачи в первой половине XX века считали радий отличным средством от всех проблем. Болезнь развивалась стремительно — Генриетта умерла 4 октября 1951 года, всего через восемь месяцев после первого обращения в больницу.


HeLa-v. Изображение: NIH / BSIP / AFP / East News


HeLa-v. Изображение: NIH / BSIP / AFP / East News

Долгожданные клетки

На протяжении первой половины XX века врачи по всему миру безуспешно пытались культивировать живые клетки вне организма: ничего не получалось, образцы всегда погибали. Но Джордж Гай, возглавлявший исследования в области культуры тканей в больнице Хопкинса, не оставлял попыток.

Для своих экспериментов он брал любые клетки, которые только мог достать. Гай в шутку называл себя «самым известным в мире стервятником»: он договаривался с коллегами, чтобы они брали для него образцы ткани у пациентов. Во время одного из сеансов облучения образцы раковых клеток взяли и у Генриетты. Без особой надежды Гай поместил их в чашку Петри, уверенный, что и на этот раз ничего не выйдет.

И вдруг оказалось, что клетки Генриетты ведут себя иначе. Во-первых, они размножались с невиданной скоростью. Во-вторых, они оказались буквально бессмертными. Обычные клетки погибают после определенного количества делений, но у клеток Генриетты программа подавления роста была отключена — они могли воспроизводить сами себя бесконечное количество раз. И наконец, они были удивительно неприхотливы, размножаясь в любых условиях.

У клеток Генриетты программа подавления роста была отключена.

Открытие пришлось как никогда кстати — в 1951 году мир охватила крупнейшая в истории эпидемия полиомиелита. Ученые спешно разработали вакцину, но прежде чем запускать препарат в производство, его нужно было протестировать. Для этого требовались клетки, причем буквально в промышленных масштабах. Клетки HeLa подходили идеально: они адекватно имитировали свойства человеческого организма, мгновенно размножались и легко переносили «путешествия» по почте. Поэтому правительство выделило средства на строительство первой «фабрики HeLa» — масштабного предприятия, которое выращивало клетки и рассылало их в 23 центра тестирования вакцины.

Еженедельно фабрика производила 6 триллионов клеток HeLa. Тестирование оказалось успешным — вакцина вскоре была запущена в производство.


HeLa-iv. Изображение: NIH / BSIP / AFP / East News


HeLa-iv. Изображение: NIH / BSIP / AFP / East News

Бессмертие

Почему бессмертие клеток так важно? Раньше результаты, полученные на клеточных культурах, невозможно было считать достоверными: все опыты проводились на разных клеточных линиях, которые вскоре погибали (часто еще до того, как удавалось получить хоть какой-нибудь результат). Для полноценных исследований нужна была стабильная клеточная линия, идентичная во всех лабораториях мира. Клетки HeLa давали ученым принципиально новые возможности, и вскоре уже ни одна медицинская лаборатория в мире не обходилась без них.

«Если ученым надо было узнать, как будут вести себя клетки в той или иной среде, как они отреагируют на тот или иной препарат или как они строят такой-то белок, обращались к ним, — пишет Склут. — Клетки Генриетты заложили основы вирусологии: ученые заражали клетки HeLa всевозможными вирусами — герпесом, корью, свинкой, ветрянкой, лошадиным энцефалитом, — чтобы изучить, как вирус проникает в клетки, размножается и распространяется. HeLa использовали, чтобы понять, как влияют на клетки стероиды, химиотерапия, гормоны, витамины и экологические проблемы».

Ученые заражали клетки HeLa герпесом, корью, свинкой, ветрянкой и лошадиным энцефалитом.

В разгар холодной войны ученые подвергали клетки большим дозам облучения, чтобы узнать, как именно воздействует на организм ядерная бомба. Другие исследователи помещали клетки в мощные центрифуги, чтобы посмотреть, как поведут себя человеческие клетки в условиях полета в космос.

В настоящем космосе клетки тоже побывали: уже в 1960 году они отправились на орбиту на борту второго спутника советской космической программы. А вскоре и NASA запустило на орбиту несколько пробирок HeLa.


Раскрашенные клетки HeLa и осматривающий их Томас Орт, Центр биоинноваций в Дрездене, 2004 год. В коллаже использованы изображения Matthias Hiekel / picture-alliance / dpa / AP Images / East News и NIH / BSIP / AFP / East News

Неловкий момент

Врачебная этика — одна из ключевых тем книги. Забавно, пишет Склут, что Американская медицинская ассоциация уже в 1910 году издала правила, защищающие лабораторных животных, а вот для людей подобных правил не существовало вплоть до Нюрнбергского процесса. Именно там военный трибунал сформулировал Нюрнбергский кодекс — десять этических законов, регулирующих принципы проведения медицинских опытов над людьми.

Но Нюрнбергский кодекс был всего лишь рекомендательным. На практике в США (да и не только там) его часто нарушали — тем более что контроля за исследованиями почти не существовало. Больше всего от экспериментов страдали самые незащищенные социальные группы, в первую очередь афроамериканцы и заключенные.

Многие афроамериканцы из бедных районов испытывали по отношению к больницам суеверный ужас — городские легенды рассказывали о «ночных докторах», которые похищали чернокожих для чудовищных экспериментов. И хотя по большей части такие истории были именно легендами (Склут пишет, что в XIX веке их иногда распространяли рабовладельцы, чтобы отбить у рабов желание убегать), основания для опасений были реальными. В XIX веке многие врачи действительно испытывали лекарства на рабах и оперировали их (иногда даже без обезболивания), чтобы разработать новую хирургическую технику.

С отменой рабства такая практика не исчезла. Самым громким примером «прославился» институт Таскиги. Почти полвека (с 1932 по 1972 год) под эгидой Службы общественного здравоохранения США здесь проводили исследование стадий сифилиса — от момента заражения до смерти. Ученые привлекли 600 человек из числа бедного афроамериканского населения (треть из них заразили сифилисом уже в процессе эксперимента) — и годами наблюдали за их медленной мучительной смертью. Страдания этих людей можно было легко остановить: уже с 1940-х годов для лечения сифилиса широко применялся пенициллин. Но организаторы эксперимента не только скрыли этот факт от его участников, но и следили, чтобы те не получили возможности лечить сифилис в других больницах.

Казалось бы, клетки HeLa давали возможность проводить исследования без экспериментов на людях — но на практике случалось всякое.

Казалось бы, клетки HeLa давали возможность проводить исследования без экспериментов на людях — но на практике случалось всякое. Так, вирусолог Честер Саутэм однажды задался вопросом: могут ли клетки HeLa заразить работающих с ним ученых? Проверить эту гипотезу Саутэм решил на ничего не подозревающих пациентах (он заведовал отделением вирусологии в Мемориальном институте онкологии Слоан-Кеттеринг). В феврале 1954 года Саутэм вколол около пяти миллионов клеток HeLa в плечо женщины, госпитализированной с диагнозом «лейкемия». Ту же процедуру он повторил с дюжиной других онкологических пациентов, а потом решил проверить, как отреагируют на инъекции здоровые люди. Подопытных он набрал в тюрьме штата Огайо (в те времена заключенных регулярно использовали для медицинских экспериментов: от испытаний химического оружия до изучения влияния рентгеновского облучения на тестикулы).

«В последующие годы Саутэм ввел HeLa и другие живые раковые клетки более чем 600 людям, — пишет Склут. — Те же инъекции Саутэм начал делать каждой пациентке, обратившейся в отделение гинекологической хирургии Мемориального ракового центра, где он работал. Пациентам он говорил, что просто делает анализ на наличие рака». Возможно, Саутэм еще не один год продолжал бы в том же духе, если бы в 1963-м не договорился с Эммануэлем Манделем, директором Еврейского госпиталя в Бруклине, об участии пациентов этого учреждения в исследованиях. Мандель приказал врачам сделать инъекции 22 пациентам, не сообщая им о том, что в шприце раковые клетки. Трое молодых врачей отказались, подали заявление об уходе и рассказали об эксперименте журналистам. Последовал скандал, но значительная часть медицинского сообщества поддержала коллегу: у Саутэма даже не отняли лицензию, а вскоре его избрали президентом Американской ассоциации исследований в области рака.

…Первый пункт Нюрнбергского кодекса гласит: «Добровольное согласие подопытного человека абсолютно необходимо». Генриетта Лакс согласия не давала — она даже не знала, что у нее взяли образцы клеток. Не знала об этом и ее семья.


Раскрашенные клетки HeLa и Сэди и Джеймс Стердивант по пути на могилу их кузины и подруги Генриетты Лакс. В коллаже использованы изображения Virginian-Pilot, Bill Tiernan / AP Photo / East News и NIH / BSIP / AFP / East News

Родство и деньги

За годы работы над книгой Ребекка Склут очень сблизилась с семьей Лакс (кстати, после публикации книги журналистка основала Фонд стипендий для потомков Генриетты). Но поначалу даже простое интервью казалось невозможным. Лаксы были настроены предельно враждебно, и их можно понять.

О том, что клетки Генриетты уникальны, ученым стало известно еще до ее смерти. Но ни тогда, ни потом никто не удосужился связаться с семьей, так что дети Генриетты даже не подозревали о том, какую революцию в медицине совершили клетки их матери. У них не было ни малейших шансов узнать об этом самостоятельно: даже если бы дети Лакс читали медицинскую прессу (а они ее, конечно, не читали — большинство из них не окончили даже среднюю школу), в ней практически никогда не говорилось о личности донора. Крайне редко в публикациях упоминалось ее имя, да и то неправильное — в этих статьях она фигурировала как Хелен Лэйн.

Настоящее имя Генриетты стало известно лишь в 1970-х — только тогда ее муж и дети случайно узнали от знакомых, как много она дала науке и какие деньги на этом заработали коммерческие лаборатории. Сами Лаксы в то время жили в крайней бедности и даже не могли позволить себе медицинскую страховку; Генриетту похоронили в безымянной могиле, потому что на надгробный памятник не было денег. Конечно, муж и дети женщины почувствовали себя обманутыми: «Джордж Гай и больница Хопкинса украли клетки нашей матери и нажили миллионы, продавая их».

Генриетту похоронили в безымянной могиле, потому что на надгробный памятник не было денег.

Насчет Джорджа Гая они, правда, заблуждались: первооткрыватель HeLa не заработал на клетках ни копейки. Он распространял клетки бесплатно, а впоследствии отказался возглавить первую коммерческую лабораторию клеточных культур. Более того, ему и в голову не пришло запатентовать HeLa или изобретенное им устройство для культивации среды для клеток, которое по сей день используют в большинстве лабораторий. Он всегда жил небогато, и иногда его жене нечем было заплатить взнос за дом, потому что Гай снова потратил зарплату на лабораторное оборудование. А когда в 70 лет ему диагностировали рак поджелудочной железы, он связался с исследователями онкозаболеваний по всей стране, предлагая себя в качестве подопытного для экспериментов. На HeLa действительно зарабатывали миллионы — но не Гай, а те самые коммерческие лаборатории.


Дом, где росла Генриетта. Фото: Virginian-Pilot, Bill Tiernan / AP Photo / East News


Джеймс Стердивант в доме, где росла Генриетта. Фото: Virginian-Pilot, Bill Tiernan / AP Photo / East News

По иронии судьбы примерно тогда, когда семья Лакс узнала правду, представители медицинского сообщества впервые вышли на нее сами — но не для того, чтобы поблагодарить или поддержать материально. Дело в том, что клетки HeLa оказались настолько жизнеспособными, что заражали все остальные клеточные культуры в лабораториях. Нужно было срочно разработать генетические тесты, которые могли бы идентифицировать клетки HeLa в других культурах, а для этого требовались образцы ДНК членов семьи.

При этом ситуация, в которой брали образцы, была далека от того, что сегодня принято считать «информированным согласием». Правда, контактировавшая с семьей научная сотрудница утверждает, что по телефону рассказала мужу Генриетты о сути исследования; но пожилой человек с четырьмя классами образования не понял из ее объяснений ни слова и сообщил детям: «У вас хотят взять кровь, чтобы посмотреть, есть ли у вас тот рак, что убил вашу мать». Во время заборов крови им уже ничего не объясняли, так что они были уверены, что делают «тест на рак». (Дочь Генриетты Дебора, которая и так со страхом ждала тридцатилетия, потому что боялась онкозаболевания, теперь запаниковала еще больше.) А позже ученые опубликовали отчет об исследовании ДНК Лаксов: в наши дни подобное разглашение генетической информации с указанием имени человека может грозить крупным штрафом или даже тюремным сроком, но в 1970-е таких законов еще не существовало.

В наши дни подобное разглашение информации может грозить тюремным сроком, но в 1970-е таких законов еще не существовало.

Некоторые эксперты считают, что Лаксы могли бы добиться полного прекращения использования клеток HeLa («обеспечить анонимность клеток HeLa уже невозможно, а поскольку значительная часть ДНК, представленной в клетках Генриетты, присутствует и у ее детей, можно утверждать, что ученые, проводя исследования над HeLa, проводят их и на детях семьи Лакс»). Или по крайней мере, подать иски за нарушение тайны частной жизни и отсутствие информированного согласия. Но дети Генриетты не собираются этого делать. «Не хочу доставлять проблемы науке, — говорит сын Генриетты Дэвид. — И кроме того, я горжусь своей матерью и тем, что она сделала для науки. Надеюсь лишь, что те, кто извлек выгоду из ее клеток, сделают что-нибудь, чтобы почтить ее память и наладить отношения с ее семьей».

Материал взят: Тут