Невыдуманные истории: дети и война… ( 2 фото )

Маму в этом мире мало, что могло сломить. Характер был из стали. Она ведь в большой семье родилась, было в которой шестеро детей. Еще из детдома взяли Танюшку, ее воспитывали, как свою. Тогда даже говорили не детдомовская, а заведенская. Так вышло, что бабушка умерла от возвратного тифа, когда моя мама совсем крошкой была. Она с братом Николаем младшие были, ей пять лет, а Коле три года. Когда похороны были, одна соседка даже сказала: «И этих двоих сверху бы положить надо, не выживут одно».

После она остеомиелитом заболела, но чудом ее выходили. Когда маме пятнадцать лет было, ее себе в прислуги одна еврейка забрала в Москву. Мама достаточно долго там работала, та хозяйка ее многому научила: готовить, шить, вязать. Правда, один раз еврейка часы золотые потеряла и подумала, что это мама их украла. Вызвала милицию, маму забрали в участок. А утром хозяйка те часы нашла, маму из участка забрали. Только она напраслины не простила, в жизни ничего чужого не брала. Развернулась, и уехала поближе к дому в Орел.

Там вечернюю школу закончила и курсы на парикмахера, там же хорошего человека встретила, замуж вышла и меня родила.
На второй день, после объявления войны призвали отца Ивана. Уходя, он так маме и сказал: «Клава, езжайте к моей матери в Поныри (деревенька в Курской области). В городе голод будет, помрете. А там вам пропасть не дадут. Там земля прокормит.» Надо ехать, значит поедем. 23 июня папа на фронт пошел, а мама со мной под Курск. А 25 июня Орел уже немцы бомбили.

Мама парикмахером работала, мужским мастером. Тогда же как… Бритвы только «опасные» были, поэтому стриглись и брились в парикмахерских. Начало войны, мужчин в деревне хватало еще, так что работу мама без проблем нашла. Расплачивались по большой части едой, к чему тогда деньги-то. Что на них купишь? Так что мама скоро собрала макарон (тогда еще красивых, беленьких, твердых. Это после они стали серыми и рыхлыми), муки, круп каких-то…

Похоронка пришла в ноябре, а погиб папа в сентябре. Пару месяцев только и повоевал. Но горевать было некогда, навалилась зима, в 1941 она была снежной и лютой. Свекровь, не долго думая, мамочке моей сказала : «Езжай-ка ты в Орел. Лишний рот мне тут не нужен. Сын погиб, а ты мне никто. Валю вон оставь. Внучка все-таки».

Деваться некуда. Пришлось уезжать и меня пришлось оставить, ведь с грудным ребенком на руках, она бы до дома не дошла. В Орле неизвестно что: немцы то ли на подступах, то ли хозяйничают уже… Но до города она добралась и зиму пережила. Опять профессия прокормила. Все думала обо мне, но разве до Понырей теперь доберешься. Кругом немцы, в лесах партизаны. Хотя весточки все-таки приходили. Основной пункт сбора информации где? На рынке, конечно. Вот по весне, на этом самом рынке мама знакомую с малой родины мужа встретила. А та смотрит на нее недоуменно.
— Ты, — говорит, — что здесь делаешь? У тебя дочка помирает.
Маме тогда 29 лет было. Я не знаю, как она до свекрови добиралась. Молодая, красивая девушка идет через лес, возможно, где-то сокращая путь на грузовых поездах. Как ее не поймали, как за партизанку не приняли? Не рассказывала… Правдами, неправдами, но в Поныри мама пришла и еды с собой принесла. Ни бросься она тогда под Курск, точно бы я умерла. Мамочка моя зашла в дом свекрови, а я сижу на табуретке и крошки пальчиком со стола собираю. И в рот их. Она, в слезах, мне кусок хлеба дает, а я удержать его не могу. Сил нет совсем…

Мама говорит, что я вся будто «мхом» была покрыта, дистрофия страшная была. Кожа сморщилась, будто в нее не по размеру меня нарядили. Оказалось, меня только морозовой свеклой кормили. То, что мама, собрала из еды, пока в деревне работала, мне не досталось. Бабка, наверное, с дочерьми сама и ела. Как моя родная бабушка это могла допустить?! Я же последнее, что от сына осталось! Но она, видимо, решила, что раз мой папа погиб, то и мне жить не стоит.

Мамочка меня в Орел понесла. А как с больным ребенком идти? Немцы, конечно, ее почти сразу поймали… И снова маме повезло. Я хоть совсем худая была, но личико осталось хорошеньким. Светлые волосы, большие карие глаза, как у мамочки. В нашей семье у всех девочек ее глаза. Немцы нас пожалели, один, даже плакал, глядя на меня. Вспоминал своих детей и жену, боясь, что с его семьей то же самое в родной Германии. Я думаю, что они ее почти до Орла и довели. Как бы она иначе со мной добралась? А ведь могло сложиться все совсем по другому: изнасиловали бы и убили ее, а меня в овраг бы выкинули.

Орел был в оккупации почти два года…Два долгих страшных года. Мама все также работала парикмахером. Иногда разные начальники вызывали ее для стрижки непосредственно на рабочие места, тогда мамочка приносила в своем рабочем чемоданчике (я называла его «маляй», потому что он совсем маленький был) разную еду. Этим и жили.

Как-то мама отвела меня к знаменитому врачу, имени и отчества уже не вспомню, а фамилия его была Преображенский. Он у себя дома принимал, очередь огромная была к нему. Стояли долго, а за нами бабушка старенькая была. Пристально так на меня смотрела, а потом сказала: «Ох, ох, девочку надо поднимать. Масло, сметана, яйца. Масло, сметана, яйца». Так мамочка моя где-то нашла козу. Назвали ее Мартой, потому что в марте родилась. Вот же характер у этой козы был, вредная, просто ужас. Но с задачей своей справлялась, на молоке ее меня и подняли.

Подпольное движение было все эти годы в Орле очень сильным: взрывали продовольственные и топливные немецкие склады, укрывали советских солдат, убивали фашистов. Патриотов расстреливали на главных улицах города, часть отправляли в концлагеря. В июле 1943 года началось освобождение Орла. Мы тогда жили в доме на переулке Володарского, в совсем маленькой комнатушке, в жутких условиях. С другой стороны улицы был большой купеческий дом, с просторным подвалом. Там мы бомбежки и пережидали. Одно из самый ярких воспоминаний этих дней. В подвале много народа было, и как-то вышло, что основная часть людей в одном углу была, а мы с мамой и еще одним молодым парнем в другом. Сидели там втроем, громыхало наверху, звуки страшные, а мысли еще страшнее. К вечеру холодно стало, люди с другой стороны подвала начали нас к себе звать. Вместе же теплее. Мама меня поднимать стала и на парня, который рядом сидел, посмотрела.
— Пошли с нами. Вместе и теплее, и не так страшно, — говорит.
— Попозже, — отвечает, — посижу еще один немного.
Ну мама и не стала настаивать. Мало ли о чем человек думает и что переживает. А буквально через несколько минут раздался страшный грохот и треск, на нас каменная крошка посыпалась, земля, куски чего-то непонятного. Но не сильно, испугало больше. Как пыль немного рассеялась, смотрим, а парня в углу напротив нет, да и самого угла нет, обвалился угол. Вот так. Судьба значит.

Помню, как танки освободителей потом по Орлу ехали, прямо по центральной Московской улице. Кадры этого момента потом весь мир облетели, а наш город стал «городом первого салюта». День города мы отмечаем пятого августа, как раз в день его освобождения. Помню, как мамочка высоко меня держала, а танки шли и шли, а люди кричали, радовались. Всеобъемлющее счастье, его рукой потрогать можно было. И хоть я маленькая тогда совсем была, это чувство помню.

Мама всю войну переписывалась с братом Николаем, они очень близки были. Его призвали в одно время с отцом, только он всю войну прошел. Офицером был, звание — гвардии лейтенант. К одной из зим, прислал мне тулупчик заячий беленький. Я в нем не один год ходила. В начале осени 1945 он мама писал: «Еду к тебе, сестренка. Везу вам с Валечкой гостинцы. Ждите». А в октябре нам пришла похоронка, в ней указано было, что Савоськин Николай Петрович 01.10.1945 был убит во время сна в поезде, похоронен на кладбище города Беутен (Бытом) в Польше. Как мама плакала! Никогда я такой ее не видела, никогда.

Помню, как я мечтала, что у меня будет папа. То что родной погиб, я знала. Но у подружки моей отец был, и жили они совсем по-другому, мне казалось. У нее же был настоящий папа! Разве нужно еще что-то для счастья?
Моя мечта исполнилась. Маму познакомили с замечательным человеком. Жилкиным Алексеем Павловичем. Все удивлялись. Такой мужчина! Фронтовик, руки золотые, добрый, красивый, а женился на упрямой вдове с ребенком, хотя свободных девушек с покладистым характером и без детей пруд пруди. Он на это всегда отвечал: «А она нежная». Моя мама! Ее характером хоть гвозди забивай, а для него она нежная была. Он меня очень любил, и я его не меньше. Царствие им небесное, вечный покой, мамочка и папочка мои.


Эту историю мне рассказала моя бабушка — Ампилогова Валентина Ивановна. На начало войны ей было восемь месяцев, а на фотографии выше около двадцати. Но этот снимок, совершенно неожиданный для нее, по настоящему передает какая она сильная и солнечная.
Эти несколько страниц текста я писала несколько дней, просто не находя в себе силы быстро пропустить ее детство через себя.
Таких судеб тысячи. И многие из них, как и эта, записаны в потрясающей книги «Война девочки Саши» автора @DoktorLobanov.
Истории, которые навсегда остаются в сердце…

Bahara

Материал взят: Тут