Зарисовки 2.0 ( 1 фото )

- Тридцатилетняя война, часть вторая (первая - тут).


Момент не мог быть выбран удачнее - часть императорских солдат еще находилась в Италии, другая спешила наняться на службу к шведскому королю, а Бранденбург и Саксония поспешили поддержать Густава Адольфа II, уже не надеясь на политическое благоразумие Фердинанда. Можно смело утверждать, что именно в это время австрийские Габсбурги и проиграли "свою войну".

Политические последствия Регенсбургского съезда, недальновидность Фердинанда во внутренних делах и его уступчивость в отношении своих испанских родственников, сказались довольно быстро. Шведская армия, разместившаяся в Северной Германии летом 1630 года, первоначально была совсем небольшой, менее пятнадцати тысяч человек, а сам Густав Адольф еще не обладал той репутацией великого полководца, которую ему ошибочно будут приписывать потомки. Шведы тогда вообще не пользовались репутацией особенно хороших солдат, поскольку не слишком преуспели в многочисленных войнах с поляками, но, как уже говорилось выше, они прибыли в самый нужный момент. Воспользовавшись ослаблением имперских войск, Густав Адольф быстро продвигался вперед, собирая под свои знамена тысячи немецких солдат, а собравшиеся в Лейпциге протестантские курфюрсты постановили вести с Фердинандом войну до тех пор, пока Габсбург не отменит реституционный эдикт. Ришелье, взявший на себя финансирование шведской армии, мог быть довольным - не прошло и года с того момента, как война в империи казалась (в который раз) законченной, а ситуация уже переменилась самым радикальным образом.

Попытка переиграть катастрофические провалы во внешней и внутренней политике исключительно военными средствами обернулась новыми проблемами. Захват Магдебурга войсками Тилли весной 1631 года, а главное - жестокое разорение этого города, известие о котором облетело всю Европу, лишь обозначили неспособность имперских войск контролировать ситуацию в целом. Нидерланды заключили официальный союз со шведами, а саксонцы и бранденбуржцы поспешили поддержать их своими войсками. В сентябре того же года расплата настигла Фердинанда и на поле боя - шведско-немецкая армия Густава Адольфа полностью разгромила войско Тилли в знаменитой битве при Брейтенфельде. Последний козырь Габсбургов и Католической лиги, а именно военное превосходство их армий - был разбит самым жестоким образом.

В следующем году последовали новые поражения и войска антигабсбургой коалиции вошли в Прагу и Мюнхен. Все приобретения австрийских Габсбургов за последние десять лет были потеряны в ходе двух военных кампаний. Скрепя сердце, осенью 1632 года Фердинанд вынужден был вновь обратиться к Валленштейну, назначив его генералиссимусом имперских войск вместо смертельно раненого Тилли. Теперь, когда Бавария была практически потеряна, а войска Католической лиги только оправлялись после тяжелых неудач, император мог предпринять такой шаг, не обращая внимания на недовольство своих союзников.

Валленштейну опять удалось собрать внушительную армию и заставить шведского короля плясать под свою дудку - имперские войска вернули Богемию и вступили в Саксонию. Там армия Густава Адольфа одержала еще победу в сражении при Люцене, но это было не более чем тактическим успехом, стоившим жизни королю Швеции. Имперский генералиссимус остановил наступление протестантских войск, но не мог изменить сложившегося равновесия сил, обрекавшего обе стороны на бесконечную войну. Валленштейн оказался достаточно проницательным человеком, чтобы осознать это и его попытки вступить в переговоры с противником следует понимать не только, как интриги честолюбца, терявшего почву по ногами, но и как проявление государственной мудрости: если войну невозможно выиграть, то ее следует закончить, как можно быстрее, - полагал он. Эти неловкие попытки стоили ему жизни - заподозрив своего генералиссимуса в измене, император приказал убить его, что и было исполнено в начале 1634 года. Со смертью этого во всяком случае выдающегося человека со сцены ушел последний полководец той эпохи, способный подняться выше рутинной военной премудрости своего времени.

Между тем, шведский канцлер Оксеншерна принял на себя политическое руководство скандинавским королевством и германскими протестантами - последовали новые победы и поражения, столь же бесплодные, что и прежде. В 1634 году император вновь получил некоторое превосходство в силах - прибывший в Германию крупный контингент испанских войск позволил одержать большую победу при Нердлингене. Шведская армия была разбита, а Фердинанд попытался расколоть протестантский союз, пообещав отменить эдикт о реституции. Но было уже слишком поздно - Пражский мир 1635 года оказался мертворожденным. Бранденбург вышел из войны, а на сторону Вены перешла Саксония, но этот успех более чем "компенсировался" вступлением в войну Франции. Время, растраченное Фердинандом и его советниками между 1620 и 1630 гг., было умело использовано Людовиком XIII и его великим министром - империя лежала в руинах и уже не могла усилить Габсбургов. В мае 1635 года герольд привез в Брюссель извещение о том, что Франция объявляет Испании войну.

Даже в этот момент Ришелье оставался верен себе и не объявил войны империи, хотя королевские войска вторглись и в Эльзас, а французская дипломатия делала все для того, чтобы укрепить ослабевший протестантский фронт в Северной Германии. Кардинал заключил союз с голландцами и обезопасил себя со стороны Англии, после провала нескольких экспедиций на юг Франции остававшейся безучастной к событиям на континенте. Потеряв интерес к внешней политике, Карл I обратил все свои усилия на укрепление английской монархии, вновь вступив на путь изнурительной борьбы с парламентом.

Все это развязывало Ришелье руки - покуда голландские, шведские и немецкие армии изматывали бесконечной войной войска Габсбургов, французы могли сосредоточиться на уязвимых позициях Испании в Европе. Но, прежде чем стратегические преимущества Франции сказались на ходе боевых действий, королю и кардиналу пришлось пережить несколько весьма трудных лет. Политика "третьего радующегося" была мудрым выбором, позволившим королевству ввязаться в схватку после того, как противоборствующие стороны истощили свои силы, но на поле боя французским армиям пришлось тяжело. Первые военные кампании обернулись настоящими катастрофами - вторгнувшееся во Фландрию войско буквально погибло, разбившись на банды мародеров, а в Эльзасе дела пошли так плохо, что в 1636 году баварская конница достигла Компьеня. В Париже началась паника, а удрученный поражениями Ришелье даже заговорил об отставке, но в конце концов враги отступили, основательно разорив Бургундию.

В свою очередь, попытка испанцев в следующем году перейти Пиренеи также провалилась, хотя Мадриду удалось и удалось добиться важного успеха, вытеснив французов из Вальтелины и обеспечив тем безопасность собственных владений в Испании. Но в остальном, Франции удалось главное - она выстояла в борьбе с опытными войсками Габсбургов и 1638 году Ришелье официально объявил императору войну. К этому времени Священной Римской империей правил уже Фердинанд III. Молодой правитель снискал себе некоторую славу номинальным руководством имперскими войсками в битве при Нердлингене, но как политик и государственный деятель он ни в чем не превосходил своего отца, умершего в начале 1637 года и мало кем оплакиваемого. Безуспешная война в империи, к которой теперь присоединились и французы, продолжалась, постепенно вырождаясь в гигантские фуражировки, больше напоминавшие масштабный грабеж, нежели военное маневрирование.

Даже после объявления войны императору, Ришелье не слишком спешил на помощь шведам - стратегия Оксеншерны, пытавшегося то возобновить союз протестантских государств, то удержать за Швецией ряд северогерманских земель, была слишком очевидной, чтобы такой опытный политик, как кардинал пустился бы в дорогостоящие и рискованные военные предприятия ради усиления скандинавского королевства. Предоставив Стокгольму возможность и дальше вести войну против Вены, Ришелье обратил все свое внимание на борьбу с испанскими Габсбургами.

С 1621 года в Испании правил Филипп IV, личность достаточно примечательная по меркам монархов того времени. Полный энергии молодой правитель желал вести активную политику, как внешнюю, так и внутреннюю - иберийская, а на деле кастильская монархия, нуждалась во многих реформах, как финансовых, так и административных. Королевство, пугающее соседей абсолютной властью монарха и грозными армиями, в действительности представляло собой настоящий средневековый конгломерат, скрепленный лишь личностью короля Кастилии и ее мощью. Но к началу XVII века этот источник начинал иссякать - центральные провинции Испании представляли собой область запустения и обнищания. В то время как центробежные тенденции нарастали - и не только в Португалии, но и в таких процветающих регионах, как Каталония, - Кастилия продолжала слабеть.

Изменить эту ситуацию был призван граф Оливарес, с начала двадцатых годов занявший в Мадриде то же положение, что и его французский коллега и главный противник кардинал Ришелье. Готовивший себя к карьере священника, Оливарес взялся исполнять обязанности первого министра полный решимости провести политическую унификацию иберийской монархии: "Вашему Величеству не следует довольствоваться тем, что он король Португалии, Арагона и Валенсии, а также граф Барселоны... следует стремиться к тому, чтобы все эти прутья, из которых состоит Испания, соединить в одно целое по кастильскому праву", - высказал он свое кредо в 1624 году. Полностью поддерживаемый королем Филиппом, ожидавшим от реформ своего протеже в первую очередь оздоровления финансового положения государства, Оливарес принялся проводить свою политику, не останавливаясь ни перед чем. Говоря о себе, как о гребце, обреченном оставаться на галере политики, первый министр надеялся вернуть испанской монархии главенствующее положение в Европе и мире.

К сожалению для Испании, Филиппу и его министру досталось сложное внешнеполитическое наследство. К середине двадцатых годов страна уже прочно увязла в Тридцатилетней войне и вынуждена была не только вести дорогостоящую борьбу с Нидерландами на суше и на море, но и поддерживать военные усилия императора, причем как денежными субсидиями, так и войсками. Если Ришелье, финансировавший любого противника Габсбургов в Европе, таким образом постоянно отдалял победу Испании и империи, сохраняя при этом французский нейтралитет, то Оливаресу приходилось намного тяжелее. В конце концов, поставленные перед выбором, король и первый министр решили сперва выиграть войну. В 1627 году Филипп IV горделиво указал на победы испанских войск в Германии и Фландрии - и в том же году Испания объявила себя банкротом.
Тщеславие короля, желавшего остаться победителем в каждой схватке, и упрямство Оливареса, побуждавшее его доводить начатое дело до конца, привели к тому, что к началу тридцатых годов испанские реформы выродились в жестокую и мелочную фискальную политику, а войне все не видно было конца.

Мы уже говорили о том, что дипломатия Оливареса сослужила плохую службу и австрийским, и испанским Габсбургам - втянув империю в совершенно несвоевременный конфликт в Италии, Мадрид не только отвлек войска Фердинанда накануне шведского вторжения, но и потратил огромные суммы, не сумев в конечном счете ни обезопасить "испанскую дорогу" в Нидерланды, ни обеспечить французский нейтралитет.
Боевые действия во Фландрии и в Германии, а также на море, постоянно требовали денег и Оливарес обращается к не кастильским владениям короны. Это приводит к катастрофическим результатам для монархии - сепаратизм обретает хронический характер, а внутренняя политика первого министра окончательно лишается каких-либо намеков на позитивный характер. В конечном счете, истощенная Испания, в разных регионах которой недовольство уже дошло до точки кипения, столкнулась с Францией, сохранившей свои силы к моменту решающей схватки. После 1637 года инициатива перешла к французам и голландцам, начавшим наносить испанцам поражение за поражением. Этой серии военных неудач ослабленная монархия выдержать уже не смогла.

В 1640 году восстала Каталония, власти которой поспешили призвать на помощь французские войска - и в том же году Португалия вернула себе независимость, все попытки испанцев вновь завоевать ее провалились. Поражение в 1643 году испанской армии при Рокруа стало таким же знаковым событием, что и разгром войска Тилли десятью годами ранее. К этому времени и кардинал Ришелье, и Людовик XIII уже сошли в могилу, но это не облегчило положения Испании. После Рокруа Филипп IV вынужден был отправить Оливареса в отставку - недовольство первым министром стало настолько всеобщим, что даже испанский король не мог противостоять ему. Война продолжилась и даже несмотря на уменьшение французского военного потенциала в период регентства королевы Анны и Фронды, сделанного Ришелье оказалось достаточным для того, чтобы победа досталась Франции. Договор 1659 года подвел черту под эпохой испанской гегемонии в Европе. Но, прежде чем франко-испанское противостояние завершилось Пиренейским миром, в 1648 году закончилась Тридцатилетняя война.

Зримое ослабление Испании, уже неспособной после 1640 года финансировать военные усилия императора, более чем компенсировали истощение, наступившее в протестантской лагере противников Фердинанда III. Бранденбург окончательно вышел из войны, но Швеция продолжала сражаться, а появление на Рейне французских войск означало, что имперские войска не получат даже небольшой передышки. Несмотря на то, что баварцы сумели нанести французам несколько поражений, общей ситуации это, конечно, изменить не могло.

После того, как ряд неловких попыток Вены начать сепаратные переговоры то со шведами, то с протестантскими курфюрстами были успешно пересечены французской дипломатией, в 1641 году в Гамбурге была достигнута предварительная договоренность о проведении конгресса для заключения всеобщего мира. Сменившему Ришелье на посту первого министра хитроумному итальянцу кардиналу Мазарини удалось добиться главного - субъекты империи, т.е. есть ее князья, впервые выступали в качестве независимых государей, участвующих в мирных переговорах. Знаменательно, что спровоцировав конфликт в Богемии ради расширения императорских полномочий, австрийские Габсбурги вынуждены были теперь отказаться от одной из немногих значимых прерогатив, еще остававшихся у главы Священной Римской империи - права единолично объявлять войну и заключать мир.

Это право и прежде носило несколько условный характер, поскольку германские короли и "римские императоры" всегда нуждались в одобрении своих военных планов со стороны князей, но теперь конфедеративный статус империи принимал официальный характер. Разумеется, это понимали не только в Париже, но и в Вене - потребовалось еще тридцать месяцев утомительных переговоров в Мюнстере и Оснабрюке, а также несколько военных кампаний, прежде чем осенью 1648 года работа конгресса подошла к концу, закончив Тридцатилетнюю войну Вестфальским миром.

Из более чем сотни дипломатов, сновавших между протестантским Оснабрюком и католическим Мюнстером, наибольший успех выпал на долю французского и шведского представителей. Дирижируя конгрессом из Парижа, Мазарини был готов и выставить против своего врага сильного союзника, и подыскать для союзника сильного врага. Так, поддержав Бранденбург, он не позволил шведам обрушиться на это курфюршество в момент его наибольшей слабости и тем сохранил для Швеции потенциальную угрозу. Оксеншерна негодовал, но вынужден был смириться - в Стокгольме, надеявшимся оставить за собой ряд владений в Померании и в Северной Германии, неохотно признали, что без французской поддержки удержать эти территории будет весьма проблематично. Попытка габсбургской дипломатии расколоть франко-шведский альянс не удалась - "добрые отношения" с французами на долгие годы остались неизменной внешнеполитической линией "Северного льва".

А вот Мазарини удалось обязать австрийских Габсбургов не поддерживать Испанию, продолжавшую воевать с французами еще более десяти лет. На самом деле, официальные гарантии венского нейтралитета носили несколько отвлеченный характер - впоследствии и вплоть до окончания войны за Испанское наследство, начавшейся через пятьдесят лет после заключения Вестфальского мира, Мадрид и Вена продолжали проводить дружественную по отношению к друг другу дипломатическую линию. Однако, уже никогда эта политика не приобретала характера столь тесного взаимодействия, как во времена Тридцатилетней войны или тем более эпоху Карла V.

После смерти императора Фердинанда III, еще рассматривающего себя в первую очередь как правителя Священной Римской империи, стратегия немецких Габсбургов приобретает "национальный", австрийский характер. Императорский титул еще сохраняет свою ценность и в качестве символа могущества династии, и в качестве ценного инструмента внешней политики, но отныне Габсбурги будут ассоциировать себя с Австрией и ее владениями, а не империей. Эта "политическая переориентация" растянется на несколько столетий, закончившись лишь в 1866 году, но уже на завершающем этапе Тридцатилетней войны можно говорить о рождении новой великой европейской державы Австрии. И для нее Вестфальский мир вовсе не был таким уж неудачным, как для империи, Испании или династии Габсбургов в целом.

Расставшись с владениями в Эльзасе, удержать который без поддержки со стороны остальных германских правителей все равно было невозможно, представители Вены сумели добиться ряда существенных достижений. Чехия, события в которой дали старт всей войне, осталась под контролем императора и Австрии, а дипломатическая свобода курфюрстов все же была ограничена запретом вступать в союзы, направленные против императора. И все же, главным бенефициаром Вестфальского мира стала Франция.

Приобретя Эльзас, французы вышли к Рейну - теперь их армии в любой момент могли угрожать вторжением в Германию и этот дамоклов меч продолжал висеть над Священной Римской империей вплоть до 1806 года. В качестве гарантов религиозного мира, вновь подтвержденного на переговорах в Вестфалии, Франция и Швеция приобрели прекрасный инструмент для вмешательства во внутренние дела империи, политическая раздробленность которой получила официальное закрепление.

И все же, изменения на политической карте Европы не отражали более глубоких перемен, наступивших между 1618 и 1648 гг. Независимость Нидерландов была наконец-то признана Мадридом и это, вместе с ослаблением Испании, означало, что англо-голландское экономическое и морское соперничество наверняка приведет к противостоянию Лондона и Амстердама.

Франция превращалась в ведущую державу Европы, тогда как век испанского могущества подходил к концу. Несколькими годами позднее, уже после заключения Пиренейского мира, иберийская монархия лишится и видимого признания своего первенства в христианском мире: почести, прежде оказываемые испанскому послу при любом европейском дворе, отныне предназначались представителю Франции.
Священная Римская империя стала главным проигравшим в этой борьбе, расплатившись за политические ошибки своих руководителей и людьми, и землями. Потенциальные возможности этого государства, делавшие его господствующей силой континента в случае объединения усилий всей империи, оказались бездарно растраченными.

Часто утверждается, что Тридцатилетняя война покончила с мечтами об "универсальной империи" - трудно с этим согласиться. Даже в случае полной победы Фердинанда II или успешного завоевания Нидерландов испанскими войсками, речь бы шла об усилении Священной Римской империи или Испании, а вовсе не реставрации монархии Карла V. В этом смысле, ни австрийские, ни испанские Габсбурги не строили никаких планов.
Если же говорить об этой династии в целом, не разделяя интересов Мадрида и Вены, то уменьшение влияния Габсбургов более чем компенсировалось возросшими аппетитами Бурбонов. Принявший внешнеполитическое наследство Ришелье и Мазарини Людовик XIV надеялся получить императорскую корону, пытался завоевать Нидерланды, а в конце XVII не устоял перед соблазном посадить на испанский трон своего внука. Все это уходило корнями еще в "Великий проект" Сюлли, министра Генриха IV, но если до начала Тридцатилетней войны подобное прожектерство носило несколько умозрительный характер, то после Вестфальского мира планы Бурбонов создать "великую монархию" приобретали уже достаточно практический характер. Поэтому, можно утверждать не об отказе от создания "универсальной империи" как таковой, а лишь о смене архитекторов этого проекта.

...

Поражение Испании диктовалось не только уязвимостью ее морских коммуникаций или необходимостью перебрасывать войска во Фландрию через Альпы и Германию, но и общим экономическим упадком, наметившимся еще к середине прошлого века. В свою очередь, своему возвышению Франция обязана не только умелой политике Ришелье, но и тому росту материальных сил, что позволил ей достаточно быстро оправиться после многолетней гражданской войны, чтобы к середине тридцатых годов решиться выступить против Испании и империи.

Участие, а вернее неучастие Англии в событиях на континенте также определялось неразрешенным конфликтом между короной и парламентом, определившим целую эпоху между Яковом I и Яковом II. Едва только в этой борьбе наметился перерыв, как "лорд-протектор" Кромвель повел куда более решительную внешнюю политику, прерванную его смертью и реставрацией стюартовской монархии.

А вот выход Швеции на международную арену в качестве великой державы был достаточно случайным событием, одним из тех "капризов истории", которые опрокидывают самые сложные расчеты современников. Бедное северное королевство преуспело там, где потерпела поражение Дания, куда более пригодная на роль, занимаемую шведскими королями в последующие несколько десятков лет. Не совпади германская экспедиция Густава Адольфа с отвлечением войск Фердинанда на Италию и отставкой Валленштейна - и для Стокгольма все могло бы закончиться иначе. В результате же Вестфальского мира, в течении следующих двадцати лет Швеция настойчиво, но безуспешно пыталась установить собственную гегемонию в Северной Европе - задача, выходившая за пределы ее возможностей.

Наконец, остается открытым вопрос: имелись ли шансы у "политической унификации" империи, предпринятой австрийскими Габсбургами? То, что структура Священной Римской империи в принципе была способна изменяться под влиянием времени, подтверждается всей ее историей - иначе бы это государство не просуществовало столь уникально долгий срок, дожив с середины IХ до начала XIX века. Поэтому, будет неправильным утверждать, что процесс конфедеративного развития империи, принявший в первой половине XVII крайне резкий характер, был неизбежным - можно говорить лишь о сильных центробежных тенденциях, преодолеть которые Габсбургам в конечном счете не удалось.

Однако, нет никаких сомнений в том, что форма "католического крестового похода", которую с самого начала получила политика Фердинанда II, рано или поздно, но обязательно должна была привести к неудаче, даже несмотря на военное превосходство, достигнутое имперскими войсками на первом этапе Тридцатилетней войны. В этом смысле, можно еще раз указать на наиболее значимые из целой серии ошибок, совершенных Габсбургами: жестокая расправа над чешскими сословиями после 1620 года, неспособность использовать военные успехи 1624 и 1626 годов для достижения политического компромисса с протестантской частью империи, участие имперских войск в войне за Мантуанское наследство в 1628 и роспуск армии Валленштейна в 1630 году. Более чем негибкая стратегия, успех которой, возможно, могла принести лишь полная пассивность окружавших империю держав, для чего, однако, не существовало ни малейших предпосылок.

В конечном счете, австрийские Габсбурги добились результата ровно противоположного ожидаемому - Священная Римская империя не только потеряла ряд территорий, включая и окончательно обособившуюся Швейцарию, но и оказалась далекой от единства, как никогда прежде. Наиболее выдающийся историк и философ второй половины XVII столетия немецкий правовед фон Пуфендорф, охарактеризовал поствестфальское государственное устройство империи, как несуразного монстра, сочетавшего в себе как абсолютную власть габсбургского императора, так и конфедеративное устройство, позволявшее курфюрстам вести самостоятельную внешнюю и внутреннюю политику.

"Национально ориентированные" немецкие историки XIX - ХХ веков изображали Священную Римскую империю после 1648 года исключительно в черных красках, отказываясь видеть в ней хоть что-нибудь хорошее. Современные исследователи отмечают, что для империи Вестфальский мир имел не только отрицательные, но и положительные стороны. Ее новая "конституционная структура", с широкой представленностью германских сословий и гарантиями "свобод", стала любопытной и не бесперспективной альтернативой французскому абсолютизму. Тридцатилетняя война сделала империю более уязвимой для иностранных военных вторжений, однако вовсе не беззащитной. Австрия и Бранденбург со временем и сами заняли положение великих держав, а небольшие немецкие государства или "вольные города", входившие в ее состав, и после 1648 года могли сохранять свое относительно независимое существование, пользуясь имперским аналогом нынешней системы "коллективной безопасности" и обращаясь в случае угрозы к императору или рейхстагу. Несмотря на все издержки подобной организации, вплоть до начала Французской революции 1789 года она в целом все же исполняла свое предназначение. Она стала и более современной, и по-настоящему немецкой.

Со всем этим можно согласиться. "Политическая сверхцентрализация" не уберегла Францию от внутренних потрясений ни тогда, ни после, а жесткая унитарная политика Мадрида в конечном счете привела к тому, что этнический сепаратизм остается проблемой Испании и в XXI веке.
Тем не менее, даже поразительная способность Священной Римской империи выживать в труднейших условиях, продемонстрированная ею в годы после Тридцатилетней войны, нельзя отрицать того, что после 1648 и вплоть до 1806 года эта конфедерация являлась уже не субъектом, а объектом международной политики - в том числе и для государств, входивших в ее состав.