ЕСЛИ РОДИНА ПОЗВАЛА НА ВОЙНУ. КАК ЭТО БЫЛО В СОРОК ПЕРВОМ ( 1 фото )

ПРИЗЫВНОЙ ПУНКТ. 1941 ГОД. ФОТО: GLOBALLOOKPRESS

АНДРЕЙ САМОХИН

Вторая с июня 1941 года мобилизация в нашей стране стала хорошей проверкой государства и общества на организационную зрелость и действенный патриотизм. Отличий от той кампании много – масштабы войн несопоставимы. Но глубинная суть одна: Родина позвала своих сыновей защитить её от врага. Сегодня интересно и полезно напомнить о том, как происходила мобилизация в начале Великой Отечественной войны, как реагировали на неё наши соотечественники. И сравнить с нынешними днями.

В песне Владимира Высоцкого "Про Серёжку Фомина" описывается вполне распространённая история того времени:

В военкомате мне сказали: "Старина,
Тебе броню даёт родной завод "Компрессор"!"
Я отказался. А Серёжку Фомина
Спасал от армии отец его, профессор.

Тысячи серёжек фоминых с отцами профессорами и без оных отсиживались всю войну по тылам – с какой-то минимальной пользой для страны или вовсе без неё. Тысячи учёных, инженеров, конструкторов приносили своей работой в тылу огромную пользу воюющей стране. Сотни тысяч хлеборобов давали фронту и тылу хлеб, сталевары – сталь и чугун, милиционеры и энкавэдэшники ловили бандитов и диверсантов.

Десятки миллионов же бились на передовой с врагом. В подавляющем большинстве своём это были русские крестьяне, простые рабочие, служащие. Но не только. Многие представители тогдашней "творческой элиты" добровольно шли на фронт, укрепляя его как могли: кто концертами на "передке", а кто и в окопах с винтовкой в руках.

Хвосты у военкоматов

Уже в день объявления войны 22 июня у военкоматов по всей стране выстроились очереди: молодые призывники, седые "отставники", юные студенты и студентки, "нагоняющие" себе возраст школьники. Мобилизация была официально объявлена на следующий день, но люди не хотели ждать – военкомам пришлось добиваться разрешения начать работу досрочно. В одном только Ленинграде в военкоматы пришли, не получив ещё повестки, порядка 100 тысяч человек.

Граждане требовали немедленно отправить их на фронт, стучали кулаками по столу. Этот стихийный поток, с одной стороны, воодушевляя военных комиссаров, создал им немало хлопот, внося элементы хаоса в чётко расписанный ещё феврале 1941-го мобплан МП-41. Согласно ему мобилизации подлежали прежде всего призывники 1919–1922 годов рождения.

Мобилизация продолжалась в течение 7 суток – её результатом стало удвоение численности РККА! Были призваны 5,3 млн человек, из них около полумиллиона – офицеры запаса. Количество добровольцев при наборе первой волны приближалось к 30%, "уклонистов" оказалось менее 1%. Не правда ли, весьма красноречивые цифры!

Да, в эти первые дни войны были ещё сильны иллюзии быстрой победы над фашистами, шапкозакидательские настроения. Когда всем стало ясно, что война будет долгой и жестокой, число уклонистов выросло, но и добровольцев не сильно уменьшилось.

В народе, как и теперь, были три "части": одна – "горячая", готовая и без приказа пролить за Родину кровь и отдать жизнь, другая – самая большая – "спокойная", не рвущаяся в первые ряды, но тоже способная постоять, если понадобится, за страну (и постоять не хуже первой). И наконец, третья – трусливая, себялюбивая, желающая любой ценой выжить, а если получится, и провернуть какой-нибудь гешефт на народной беде.

О пропорциях этих частей тогда и сегодня можно спорить. Но, конечно, многотысячных очередей из уклонистов на границах в 1941-м трудно представить. Как, впрочем, и сегодня – многочасовых хвостов из добровольцев в военкоматы в Москве и Питере – в отличие от "глубинки".

Мобилизация без "бардака"

Логистика мобилизации сорок первого была хорошо продумана. Около 2,2 млн человек из первой волны (меньше половины) отправили в качестве маршевого пополнения во фронтовые подразделения, из остальных формировали в тылу с соответствующей подготовкой новые соединения по родам войск, а также строительные и обслуживающие части. Пункты подготовки резервистов, равно как и транспортный график перевозок, были оборудованы и спланированы заранее: как не крути – страна готовилась к войне. Ситуаций, когда мобилизованных привозили в чистое поле на ночёвку, не было. Обмундирование – и летнее и зимнее – было в основном заготовлено.

Конечно, сложности начались, когда выяснилось, что по характеру военных действий первой плановой мобилизацией дело не ограничится. Но возникавшие трудности успешно преодолевались благодаря централизованной системе управления государством и экономикой, оперативно переведённых на военные рельсы. Невыполнение приказов, головотяпство немедленно и жёстко наказывалось и в тылу.

Уже в июле и августе пришлось организовывать вторую и третью волны мобилизации, когда под призыв подпадали уже военнообязанные старших возрастов – с 1890 по 1918 год рождения (до 51 года) и 18-летняя молодёжь. Всего до конца года было мобилизовано около 14 млн человек. Кроме того, ввиду стремительного наступления гитлеровских армий и угрозе захвата ими многих городов Московской области в ночь на 2 июля 1941 года ЦК ВКП(б) предложил местным парторганизациям возглавить создание народного ополчения. В тот же день Военный совет Московского военного округа принял постановление о добровольной мобилизации жителей Москвы и области в народное ополчение.

И оно действительно стало народным и добровольным, как и в 1612-м, и в 1812-м. По плану численность московского ополчения должна была составить 200 тысяч москвичей и 75 тысяч "областников". Но добровольцев откликнулось почти 400 тысяч. В столице по районному принципу в ополченцы записывались целыми коллективами. Например, 21-ю дивизию Народного ополчения Киевского района Москвы составили рабочие Хладокомбината, Дорогомиловского химзавода, Железнодорожного узла, фабрики Сакко и Ванцетти, Кондитерской фабрики имени Бабаева, колхозники Пушкинского района, а также научная и творческая интеллигенция из академических институтов, Театра имени Вахтангова, "Мосфильма", столичных вузов.

Я никогда не служил в армии, но в ответ на наглое нападение фашистских полчищ прошу записать меня добровольцем в ряды Московского военного формирования,

– написал в заявлении профессор Института мировой литературы им. А.М. Горького Дмитрий Благой.

Ополченцы сорок первого

В первую же неделю в ряды ополченцев записались 213 математиков и механиков, 163 историка, 158 физиков, 155 географов, 148 химиков, 138 биологов, 90 геологов. 24 ополченца имели звание профессора и степень доктора наук.

Стоит заметить, что ополченцы отнюдь не считались военными второго сорта по сравнению с кадровыми частями и мобилизованными, как это иногда пишут. Снабжение частей ополчения транспортом, полевыми кухнями в радиусе 150 километров от Москвы исправно обеспечивали близлежащие предприятия. Оружием и боеприпасами снабжал штаб Московского военного округа. "Одна винтовка на пятерых" у ополченцев – расхожая байка, которая легко опровергается документами.

В составе 5-й дивизии народного ополчения свой боевой путь в июле 1941-го начал скульптор Евгений Вучетич, в составе 6-й дивизии народного ополчения – актёр Михаил Пуговкин. Писатель Александр Бек ушёл на фронт в составе 8-й Стрелковой дивизии народного ополчения Краснопресненского района.

Последняя впоследствии потеряла больше половины своего состава в Вяземском котле и была расформирована. В ней сражались, презрев полагавшуюся бронь, студенты и преподаватели МГУ, юридического и геологоразведочного институтов, ГИТИСа, консерватории им. П.И. Чайковского, артисты Театра Революции. В составе дивизии была "актёрская рота", в которой воевал будущий известный драматург Виктор Розов. А ещё – "писательская рота" и две роты из музыкантов, которые называли себя "батальоном имени Чайковского".

Сменив музыкальные инструменты и концертные фраки на шинели и винтовки, на фронт ушли выдающийся пианист Эмиль Гилельс, в полном составе квартет имени Бетховена, лауреат Всесоюзного конкурса дирижёр Дмитрий Осипов, профессора Московской консерватории Абрам Дьяков, Леонид Живов, Леопольд Лукомский.

Некоторых, как, скажем, Гилельса, спохватившись, чуть ли не силком отозвали с передовой – их талант был нужнее во фронтовых бригадах. Но это нисколько не умаляет искренний порыв этих творческих людей быть со своей страной. Много ли нынешних музыкантов, артистов, писателей добровольно пойдут сегодня даже не на "передок", а хотя бы в запасные тыловые части? Вопрос риторический... Хотя кто знает, как будет дальше!

Тревожной осенью сорок первого, когда в Москве среди определённого контингента уже начиналась тихая паника, председатель Моссовета Василий Пронин с первым секретарём МГК ВКП(б) Александром Щербаковым приехали проинспектировать работы на оборонительных рубежах столицы. Позже он вспоминал:

Приезжаем на постройку укреплений в районе Ленино. Подходим к противотанковому рву. На его дне в непролазной грязи видим с полсотни мокрых фигур. Скользим вниз и спрашиваем, из какой они организации. Отвечают: артисты и работники Большого и других московских театров. Усталые, мокрые лица. У всех один вопрос: что на фронте? Просят помочь хорошими лопатами и дровами для сушки одежды. Предлагаем: не прислать ли сюда взамен театральных работников другой коллектив? Обиделись: "Что мы, дезертиры, что ли?"

У кого была "броня крепка"

Интересный для исторического сравнения вопрос о пресловутой "брони", или отсрочки от мобилизации. Поначалу бронь 1941-го была достаточно широка. От призыва на фронт освобождались "руководящие работники": председатели крайкомов, обкомов, горкомов и райкомов партии, работники наркоматов оборонной промышленности, заводов станкостроения и промышленных предприятий, которые районная тройка (обеспечивающая мобилизацию) сочла исполняющими оборонные заказы чрезвычайной важности. Сюда входили высококлассные трактористы и комбайнеры, квалифицированные рабочие, рабочие и студенты, задействованные в заготовке леса, служащие селекционных станций, госплемрассадников, заготживконтор и даже промкооперации.

Кроме того, бронь полагалась артистам, музыкантам, учёным, писателям; до первой половины 1942 г. – учителям. Своеобразную "бронь" имели также отсидевшие в лагерях по "политическим" статьям и их родственники, а также представители ряда народностей, считавшихся ненадёжными на фронте: немцы, японцы, румыны, венгры, финны, болгары, турки, греки, корейцы, китайцы. Не подлежали обязательному призыву малые народы Севера. В октябре 1943 года был приостановлен стартовавший уже призыв молодёжи из Казахстана, Средней Азии, Закавказья, Северного Кавказа. Причина: неблагонадёжность и малая боевая ценность.

Однако из этих народностей часто формировались тыловые вспомогательные части и стройбатальоны, а многие их представители сражались на фронтах добровольцами.

В Москве бронь поначалу имели более 40% мужчин призывного возраста, в городах Урала и Сибири – около 30%, а в деревнях от мобилизации освобождались не более 5% – в основном, по состоянию здоровья.

В дальнейшем, по мере выбывания из строя призванных в первые волны набора, "броневые" критерии ужесточались, двигалась возрастная планка – вплоть до 55 лет "вверху" и 17 лет внизу (последних, впрочем, не отправляли на передовую).

К середине войны шли порой настоящие схватки между военкомами и директорами заводов, у которых хотели забрать на фронт ценных специалистов. Бывало, впрочем, и так, что молодые люди, отправленные по приказу в составе "трудармий" на стройки оборонных предприятий, бежали на фронт, и их силком возвращали обратно под угрозой объявления дезертирами.

Тем временем росло число как явных, так скрытых дезертиров-уклонистов, которых в народе прозвали "ташкентскими фронтовиками, у которых броня крепка". Вокруг этой желанной для некоторых брони начали разыгрываться разные неприглядные "истории". Тут и там вскрывались факты симуляции болезней – прежде всего сумасшествия и грыжи, в ход шло членовредительство. Изобличив таких персонажей, их не сажали, а отправляли на передовую – в составе штрафбатов.

Органами НКВД по всей стране начали выявляться сотни случаев жульничества с бронью и медсправками. Чаще всего продажей липовых освобождений от фронта или от призыва вообще занимались работники райвоенкоматов и военно-врачебных комиссий. "Прейскурант" на бронь колебался от 2 до 20 тысяч рублей. Так, например, в Московской области в феврале 1943 года была изобличена "группа татар-дезертиров Мустафина, Аляутдинова, и др.", которые, "находясь в преступной связи с врачами призывного пункта Пушкинского райвоенкомата Турбевичем, Селезневым, Постниковым, Коквиной, нач. 1 части военкомата Яптевым и писарем Половинкиным, незаконно освободили от службы в Красной Армии более 100 человек".

Печально известна позорная история с четырьмя известными футболистами "Спартака" братьями Старостиными, которые, имея бронь, через военкома Бауманского района Москвы Кутаржевского за взятки "отмазывали" от армии  своих "хороших знакомых", среди которых были, например, руководители "Мосплодоовощторга", магазинов "Молококомбината", столичных продуктовых баз. Эта деятельность принесла спортсменам более 50 тысяч рублей, часть – от спекуляции "дефицитом" с этих баз. Когда народ голодал и бился насмерть с врагом, Старостины жили припеваючи, катаясь как сыр в масле. За что и получили заслуженные сроки заключения.

Пехота выше поэзии

Но эта "накипь", которая была, есть и будет в любом государстве и при любом строе, конечно, не  могла затмить самоотверженности советского (а в основе своей – русского) народа, который и по призыву, и добровольно шёл на фронт, сражаясь с фашистами за свою Родину. В том числе и его действительно творческой элиты, не отделявшей себя от страны и её народа. Элиты, работавшей на победу в составе творческих бригад под обстрелами на передовой (за четыре года войны на "передке" было проведено 1 миллион 350 тысяч концертов и спектаклей) и непосредственно в составе боевых частей.

Список таких людей очень велик. Приведём в пример лишь великолепного поэта Семёна Гудзенко, который, будучи студентом Московского института философии, литературы и истории, в 1941-м ушёл на фронт добровольцем. Он категорически отказался уйти из своей стрелковой роты в редакцию созданной бригадной газеты, куда его настойчиво звали. И стал военкором лишь после тяжёлого ранения. Сам он выразил своё кредо так:

Я был пехотой в поле чистом,
в грязи окопной и в огне.
Я стал армейским журналистом
в последний год на той войне.
Но если снова воевать...
Таков уже закон:
пускай меня пошлют опять
в стрелковый батальон.
Быть под началом у старшин
хотя бы треть пути,
потом могу я с тех вершин
в поэзию сойти.

Что с того?

Некоторым сравнение той Великой Отечественной и нынешней войны с укронацизмом и западным сатанизмом, как его прямо определил на днях Владимир Путин, до сих пор кажется неуместным. Ведь и война ещё формально даже не объявлена, и воюют с той стороны одурманенные, озлобленные, но всё же бывшие "братья". Но думать так – это или крайняя наивность, или (что вернее) намеренное закрывание глаз на неудобную и страшную правду. Сегодня, как и тогда, уже "идёт война народная", и всё самое главное в ней ещё впереди. А значит, самое время вспомнить уроки сорок первого. Чтобы дойти до сорок пятого.