Независимый суд — шаг к революции. Как реформа 1864 г. погубила Империю ( 1 фото )

Портрет императора Александра II работы неизвестного художника.  / Commons.wikimedia.org

155 лет назад, 2 декабря 1864 г., император Александр II собственноручно заложил под стройное здание российской государственности страшную мину замедленного действия. И одновременно вывел отечественную литературу на принципиально новую орбиту, навечно сделав само понятие «русский психологический роман» неким недосягаемым эталоном.

Для этого понадобилось немногое. Поставить подпись на четырёх новых законодательных актах, которые целиком и полностью изменили всю систему судоустройства Российской Империи. Вот на этих: «Учреждение судебных установлений», «Устав уголовного судопроизводства», «Устав гражданского судопроизводства» и «Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями». Всё вместе принято называть «Судебной реформой 1864 г.», хотя это было только начало — новая судебная система допиливалась и шлифовалась по ходу дела чуть ли не до конца XIX столетия.

Честно говоря, до сих пор не вполне ясно, какой именно результат этой реформы более важен и более ценен в историческом плане — прямой или побочный? Что следует назначить номером один — создание почти идеальных системных предпосылок для революции или выведение русской литературы в мировой топ?

Впрочем, начать лучше с экспозиции этого действа, которую лучше прочих обрисовал министр внутренних дел Российской Империи Сергей Ланской: «В дореформенной России администрация ездила верхом на юстиции». Грубо говоря, до реформы рассчитывать на правосудие было как минимум неосторожно — независимого суда не существовало в принципе, уголовное следствие велось полицией и в судах не проверялось, право сторон и подсудимых на защиту было ограниченным, адвокатуры не существовало вообще. Суд был просто придатком государственного аппарата со всеми вытекающими последствиями.

Реформой же утверждалась независимая судебная власть, вводился суд присяжных, судебное следствие, состязательность процесса и, разумеется, необходимость в адвокатуре. Словом, юстиция из нелюбимой и не очень-то нужной падчерицы в одночасье стала силой, с которой приходилось считаться и которая сформировала совершенно иную, принципиально новую реальность.

Первым на это дело откликнулся Фёдор Достоевский, который по горячим следам, уже спустя год после того, как реформа была запущена, приступает к созданию одного из самых известных своих романов — «Преступление и наказание». В котором чуть ли не половина действующий лиц — как раз юристы. Если кто не помнит, главный психологический поединок, так сказать, сражение двух волевых характеров, происходит между приставом следственных дел Порфирием Петровичем и убийцей Родионом Раскольниковым, который — внезапно — бывший студент-юрист.

Одного этого произведения было бы вполне достаточно для того, чтобы русская литература была признана высочайшей, почти недостижимой вершиной психологизма. Но этого Достоевскому было мало. В своём последнем романе «Братья Карамазовы», который был окончен в 1880 году, он снова возвращается к реалиям пятнадцатилетней давности, когда сам суд присяжных с публичными выступлениями прокурора и адвоката был в новинку. О том, чем именно стал этот роман для мировой литературы, лучше прочего говорит знакомая многим фраза: «Человечество делится на три категории. Тех, кто читал „Братьев Карамазовых“, тех, кто ещё прочтёт, и тех, кто никогда не прочитает».

Один из самых читаемых русских писателей всех времён и народов просто не мог бы стать таковым, если бы судебная реформа не открыла новую — юридическую — реальность. О том, насколько сам Достоевский был вовлечён в этот удивительный мир, говорила его жена: «Ах, как жаль, что ты не прокурор! Ведь ты самого невинного упрятал бы в Сибирь своею речью... Зачем ты не пошёл в адвокаты?! Ведь ты самого настоящего преступника обелил бы чище снега. Право, это твое манкированное призвание!»

Это тот самый бонус — или побочный результат. Приятный, полезный, ставший поводом для гордости, но при всём при этом — случайный. Его могло и не быть вовсе. А вот неизбежность революции в том или иной виде была Судебной реформой заложена системно.

Здесь на самом деле всё очень просто. Принцип разделения властей на независимые ветви — законодательную, исполнительную и судебную — подразумевает Конституцию и как минимум ограничение самодержавия. Как максимум — республиканскую форму правления.

Свыше даровать народу хотя бы одну ветвь независимой власти — это значит запустить самоубийственный для самодержавия процесс. Вот как писал об этот сенатор и член Государственного совета Российской Империи Виктор Фукс: «В новом суде подозревали не только гарантию правильности решения гражданских и уголовных дел, но и могущественное орудие против произвола полиции, против посягательства администрации на личную свободу граждан, своего рода политический habeas corpus — исходную точку в недалеком будущем целого арсенала конституционных порядков».

Криминолог Николай Полянский выразился и того жёстче: «Судебные уставы — наша первая конституционная хартия. В них впервые устанавливались правовые гарантии против произвола и усмотрения правительственной власти».

Но прозорливее прочих оказался, как ни странно, отец царя-реформатора —  император Николай I. Вот что он сказал, когда ему предлагали ввести состязательный суд и сформировать корпус адвокатов: «Кто, кто погубил Францию, как не адвокаты? Кто были Мирабо, Марат, Робеспьер?! Нет, пока я буду царствовать, России не нужны адвокаты — без них проживём».

Если кто-то ещё сомневается в правоте и провидческом даре Николая I, можно вспомнить, кем по профессии были, например, Александр Керенский и Владимир Ленин.