Гений русского парадокса: Памяти Василия Розанова. ( 7 фото )

Ровно 100 лет назад, 5 февраля 1919 года, близ стен Троице-Сергиевой лавры скончался русский религиозный философ, литературный критик и публицист Василий Розанов. Мог ли помыслить Василий Васильевич Розанов, умиравший в феврале 1919 года в заснеженном граде преподобного Сергия в буквальном смысле от голода и холода, что спустя столетие его будет цитировать Предстоятель Русской Церкви? Да-да, того самого Розанова, чьё отлучение от Церкви затянулось лишь благодаря мировой войне и революционной смуте. Ну а потом, с началом гражданской войны и антицерковных гонений, священноначалию вовсе стало не до Розанова. Один же из главных инициаторов анафемы, епископ Гермоген (Долганёв), в июне 1918-го оказался в числе первых новомучеников Церкви Русской.


Троице-Сергиева лавра.

Горькие, но меткие розановские слова – «существование без высших идей побеждает и едва ли не победит христианство, как христианство некогда победило классицизм» – стали центральными в выступлении Святейшего Патриарха Кирилла на торжествах, посвящённых 10-летию его интронизации. Правда, Предстоятель не упомянул, в каком контексте Розанов их произнёс. А контекст был едва ли не пророческим:

Европа, как и Азия, в конце концов побеждаются Америкою. Американизм есть принцип, как «классицизм», как «христианство». Америка есть первая страна, даже часть света, которая, будучи просвещённою, живет без идей. Она не имеет религии иначе как в виде религиозности частных людей и частных обществ, не имеет в нашем смысле государства и правительства; не имеет национальных искусств и науки. Даже нельзя сказать, чтобы она имела нацию, ибо Соединённые Штаты не есть национальный организм, подобно России, или Германии, или Испании. Вот это-то существование без высших идей побеждает и едва ли не победит христианство.

Пророческие интуиции Розанова проходят через всё его творчество. Конечно, сложно назвать этого мятущегося человека, ещё в молодости очень сильно обидевшегося на Церковь, «пророком», но в интуиции ему не откажешь. Так, наверное, никто лучше него не почувствовал апокалиптический характер революции. Хотя сам Розанов поначалу сделал из этого не христианские, а языческие выводы. Возможно, тем самым соблазнив немало верных, но в итоге покаявшись как в этом, так и во многих других своих грехах. Хочется надеяться, это стало последним из многочисленных парадоксов Василия Васильевича, окончательно примирившегося с Церковью лишь на смертном одре.

Юдофил-антисемит

А вместе с Церковью Розанов примирился с... «мировым еврейством». Тем самым, которое любил и ненавидел. Ненавидел и любил. Был одним из самых глубоких во всей Российской империи знатоков иудаики, а вместе с тем – юдофобом-мистификатором, ярым сторонником пресловутого «кровавого навета». В своих трудах Василий Васильевич пытался доказать, что нашумевшее «Дело Бейлиса» – не фальсификация, но реальное жертвоприношение христианского младенца. И параллельно – разносил «в пух и прах» либеральную прессу, которую именовал не иначе, как «наша кошерная печать».

Святая правда: Василий Розанов – маленький человек с большой метафизикой

За это Розанову предстояла «публичная порка» в Религиозно-философском обществе, в которое он входил наряду со многими либеральными мыслителями и публицистами. Василия Васильевича хотели выгнать со скандалом, но он, говоря современным языком, в буквальном смысле «протроллил» своих критиков. Узнав об обсуждении принятия в члены общества философа Семёна Грузенберга, брата адвоката Оскара Грузенберга (защищавшего Менделя Бейлиса на упомянутом процессе), Розанов уведомил общество о своём выходе, в заявлении сознательно «спутав» двух Грузенбергов. Но пройдёт лишь несколько лет, и уже во время революционной смуты, перед самой своей кончиной, Василий Васильевич оставит завещание в пользу... московской еврейской общины. Парадоксальное, как и вся его жизнь и литературное творчество:

Веря в торжество Израиля, радуясь ему, вот что я придумал. Пусть еврейская община в лице Московской возьмёт половину права на издание всех моих сочинений и в обмен обеспечит в вечное пользование моему роду-племени Розановых честною фермою в пять десятин хорошей земли, пять коров, десять кур, петуха, собаку, лошадь, и чтобы я, несчастный, ел вечную сметану, яйца, творог и всякие сладости и честную фаршированную щуку.


В. Розанов.

Можно ли предположить, что и на смертном одре Василий Васильевич продолжал паясничать? Вполне. Иначе это не был бы Розанов. Но в любом случае, это уже не столь важно: московская еврейская община так и не воспользовалась «лестным» предложением, в котором со всей очевидностью сквозила многолетняя розановская зависть к «еврейству». Зависть, связанная с ветхозаветным отношением к «половому вопросу», о который Розанов обломал немало чернильных перьев.

Семейная и идейная драма

Кто хотя бы немного знает биографию Василия Розанова, вспомнит, что в 1880 году, студентом, он женился на 40-летней Аполлинарии Сусловой, в которой возлюбил... Достоевского. Опять парадокс. Юный мыслитель-идеалист восхищался творчеством Федора Михайловича и, конечно же, знал о его былом романе с Сусловой. И незадолго до кончины великого писателя женился на его бывшей возлюбленной. Однако этот любовный парадокс стал поистине трагическим. Семейная жизнь не сложилась, но стала чередой испытаний и унижений. Слабохарактерный Розанов терпел многое, включая постоянные измены супруги и её агрессивные издевательства над его философским творчеством. Но когда Аполлинария Прокофьевна в очередной раз сбежала от Василия Васильевича со... студентом, он женился на молодой вдове, которую искренне полюбил. Женился незаконно, хотя нашёлся добрый священник, согласившийся повенчать возлюбленных. В итоге семейная жизнь Розанова практически до конца его дней была переломана. Доказать вину Сусловой в случившемся было невозможно, а сама Аполлинария Прокофьевна согласия на развод Василию Васильевичу не давала. И потому его брак с прекраснодушной и искренне верующей Варварой Дмитриевной Бутягиной оставался неофициальным. А их дети – четыре дочери и один сын – «незаконнорожденными». Тяжелейшая личная драма привела мыслителя к серьёзному идейному кризису, из славянофильски настроенного консерватора он стал критиком Церкви, на которую взвалил вину Сусловой и собственную трагедию. С течением времени обида переросла в жизненную концепцию. Розанов начал воспевать не только стихию пола и деторождения, но и оправдывать пороки. Своего рода антихристианским венцом этого стала книга «Люди лунного света», на которую и ополчился будущий священномученик владыка Гермоген, написавший на Василия Васильевича донесение в Святейший Правительствующий Синод:

Воспевая гимны «священным блудницам», [Розанов] проповедует разврат, превозносит культ Молоха и Астарты, осмеивает евангельское учение о высоте девства, восхваляет язычество с его культом фаллоса... извращает смысл монашества и клевещет на него и издевается над духовенством.


Здание Синода.

Епископ Гермоген несколько сгущал краски, однако оправдывать Розанова сложно. Он действительно очень далеко ушёл от православного христианства. В чём-то увлекшись язычеством, а в чём-то уже упомянутым иудаизмом. Наверное, окажись рядом мудрый духовник, он смог бы помочь Василию Васильевичу, но до личного знакомства с молодым отцом Павлом Флоренским Розанов был весьма критичен к священнослужителям. И именно отец Павел, и сам весьма противоречивый в своём религиозно-философском творчестве, возвратил Василия Васильевича к Церкви. Хотя ещё незадолго до смерти Розанов не хотел исповедоваться у отца Павла:

Нет, где же Вам меня исповедовать. Вы подойдете ко мне с «психологией», как к «Розанову», а этого нельзя. Приведите ко мне простого батюшку, приведите «попика», который и не слыхал о Розанове и который будет исповедовать «грешного раба Василия». Так лучше.

«Листва» Василия Розанова

Вообще исповедальность для Василия Васильевича в последние годы его земной жизни была образом жизни. За без малого столетие до появление блогосферы и соцсетей Розанов начал вести публичный дневник. «Уединённое» и «Смертное», «Мимолётное» и «Опавшие листья» – только самые известные среди многочисленных коробов этого исповедального жанра. Записи парадоксальные и философски глубокие, хулиганские и поистине «слёзовышибищенские». Эту дневниковую прозу стоит прочесть.

«Посмотришь на русского человека острым глазком... Посмотрит он на тебя острым глазком...
И всё понятно.
И не надо никаких слов.
Вот чего нельзя с иностранцем».

Или совсем уже личное, исповедальное:

«Запутался мой ум, совершенно запутался…
Всю жизнь посвятить на разрушение того, что одно в мире люблю: была ли у кого печальнее судьба».

Тут же – по сути, покаяние перед Церковью, которую рядом критикует. И это покаяние – столь же искренне, как и критика:

Я не спорщик с Богом и не изменю Ему, когда Он по молитве не дал мне «милости»; я люблю Его, предан Ему. И что бы Он ни делал – не скажу хулы, и только буду плакать о себе...

Кто любит русский народ – не может не любить Церкви. Потому что народ и его Церковь – одно. И только у русских это одно.


Ну а уже в 1917-м, когда миллионы рукоплескали свержению Государя и крушению Империи, Розанов напишет уже совершенно личное, не надеясь на публикацию:

Никогда я не думал, что Государь так нужен для меня: но вот его нет – и для меня как нет России. Совершенно нет, и для меня в мечте не нужно всей моей литературной деятельности. Просто я не хочу, чтобы она была.

И параллельно с этой личной «листвой» – многолетняя «листва» публичная. Поистине бесчисленные литературно-критические и политико-публицистические статьи (в основном, передовицы в газете Алексея Суворина «Новое время» – национально-консервативной по духу, хотя и независимой). Будучи плоть от плоти Серебряного века, Розанов очень жёстко этот век критиковал. И хотя время от времени допускал критику властей, в целом всегда выражал национал-патриотическую позицию.

Особенно же чутко отреагировал на убийство Петра Столыпина, которого искренне почитал: «Великая заслуга Столыпина состояла в том, что он боролся с революциею как государственный человек, а не как глава полиции. Он понял, что космополитизм наш и родил революцию; и, чтобы вырвать из-под ног её почву, надо призвать к возрождению русское народное чувство, русское государственное чувство... После целого века космополитических мечтаний «наверху», - русская реальная политика наконец-то пошла по руслу русских реальных интересов, гордого сознания русского достоинства, гордого сознания русской чести».


П. Столыпин.

И уже после крушения монархии и империи – по-настоящему гениальный как содержательно, так и стилистически текст «Рассыпавшиеся Чичиковы», исполненный столь свойственной Василию Розанову едкой критикой парламентаризма. Текст, которым хотелось бы завершить этот очерк его памяти.

«Рассыпавшиеся Чичиковы»

1917

В 14 лет «Государственная» Дума промотала всё, что князья Киевские, Цари Московские и Императоры Петербургские, а также сослуживцы их доблестные накапливали и скопили в тысячу лет.

Ах, так вот где закопаны были «Мёртвые души» Гоголя... А их все искали вовсе не там... Искали «вокруг», а вокруг были Пушкин, Лермонтов, Жуковский, два Филарета, Московский и Киевский...

Зрелище Руси окончено. – «Пора надевать шубы и возвращаться домой».

Но когда публика оглянулась, то и вешалки оказались пусты; а когда вернулись «домой», то дома оказались сожжёнными, а имущество разграбленным.

Россия пуста.

Боже, Россия пуста.

Продали, продали, продали. Государственная Дума продала народность, продала веру, продала земли, продала работу. Продала, как бы Россия была её крепостною рабою. Она вообще продала всё, что у неё торговали и покупали. И что поразительно: она нисколько не считает виновною и «кающегося дворянина в ней нет». Она и до сих пор считает себя правою и вполне невинною.

Единственный в мире парламент.

Как эти Чичиковы ездили тогда в Лондон. Да и вообще они много ездили и много говорили. «Нашей паве хочется везде показаться». И... «как нас принимали!»

Оказались правы одни славянофилы.


Один Катков.

Один Конст. Леонтьев.

Поразительно, что во все время революции эти течения (славянофильско-катковское) нашей умственной жизни не были даже вспомнены. Как будто их никогда даже не существовало. Социалисты и инородцы единственно действовали.

- А что же русские?

Досыпали «сон Обломова», сидели «на дне» Максима Горького и, кажется, ещё в «яме» Куприна... Мечтая о «золотой рыбке» будущности и исторического величия.

Тюренков Михаил